чашку и положили на стол пестрые деревянные ложки. Потом Трофим Иванович
встал, подошел к иконам, за ним последовали женщины, и все они начали широко
креститься и кланяться.
- Они молятся перед обедом, - заметил Марек.
Словак Звержина нерешительно встал, присоединился к ним и, бия себя в
грудь, по-католически крестил маленькими крестиками свой лоб, рот и грудь.
Швейк, видя, что моление принимает затяжной характер, также решился:
- Я буду молиться с ними тоже, скорее отделаюсь. Должно быть, господь Бог
за такое усердие дает им большой обед.
Швейк встал возле самого крестьянина, начал усердно кланяться,
креститься, и взгляды всех молившихся после окончания процедуры с большой
любовью остановились на нем.
- Вот человек набожный, хороший и по-нашему умеет молиться.
- А он молиться не умеет, - попросил Швейк извинения за Марека, когда они
сели за стол, и, коверкая русский язык, добавил: - Он говорить по-вашему не
умеет, он дурак, дерьмо собачье.
В миску хозяйка налила из чугуна борща, и все взялись за ложки. В миске,
в горячей воде, плавали куски капусты, помидор, стручки перца, картошки и
совершенно неизвестная зелень, и хозяйка, угощая, просила выловить сперва
мух, которые успели за столом нападать в миску. Она потчевала каждого белым
пшеничным хлебом, разрезанным на куски, и говорила:
- Ешьте, ешьте, борща у меня много, в печи еще чугунок стоит.
Они хлебали из миски ложками борщ, и их знания русского языка росли
ежеминутно. Они узнали, как называется капуста, помидоры, картошка и прочес.
Затем крестьянин начал разговор со своей женой и дочерьми, и Швейк обратил
внимание на то, что в их разговоре часто упоминается слово "баня".
Заедали хлебом, причем Марек заметил, что за такой плохой обед не стоило
так долго заранее благодарить Бога. Швейк, вполне с этим соглашаясь, сказал:
- Так теперь какие пошли боги скупые! Может, у кого из них и доброе
сердце, но больно уж много их надо просить об этом. В Либне жила одна такая
Элла Бендова, девушка порядочная, и она не выслушивала объяснения в любви,
прежде чем ей не давали на блузу. Кто его знает, как тут: не страдает ли
здешний господь Бог глуховатостью. На иконах он выглядит довольно дряхлым.
- Ну, ребята, пойдем помыться, - сказал крестьянин, вставая из-за стола и
делая им знак последовать за ним.
Он повел их через двор к небольшому домику, похожему на хлев. Когда они
уже вошли в него, Марек, убедившись, что это не то, что он думал сначала,
спросил Трофима Ивановича:
- А отхожее место где?
- Да ты иди в степь, - сказал мужик, - Нам нужника не нужно.
Вольноопределяющийся отошел. Трофим Иванович открыл двери домика,
втолкнул туда Швейка и его друга и дал им понять, что они должны раздеться.
Он сам помогал им снимать кальсоны и рубашки.
Затем собрал их белье и всю одежду, открыл другие двери, ведшие вовнутрь,
и вошел вместе с ними в другое помещение. Хотя и было темно, можно было
рассмотреть висевшие на веревке брюки и рубашки.
- Куда это мы попали? - прошептал Звержина. - Что тут с нами будут
делать? Да ведь мы пришли в хлев!
- Ну, это ты ошибаешься, приятель, - наставительно говорил Швейк, - мы в
бане. Они для этого имеют то же самое выражение, что и мы. Мы словом "бань"
называем тюрьму, заключение. Солдаты и бродяги называют ее "лопак", "карцер"
или "бань". У образованных и интеллигентных русских принято называть ее
"каторгой". А мужики называют тоже "бань". Наш мужик говорил тому чиновнику,
что как только он привезет нас, то сейчас же отправит в "баню". Ну
посмотрим, с кем он нас запрет здесь.
- Ну, идите, - предложил им Трофим Иванович, показывая на двери другого
помещения.
Затем, войдя за ними, он закрыл двери.
Они оказались в совершенной темноте, и только внизу возле самой земли
было небольшое отверстие, через которое проходило немного света. Мужик
посадил их на лавку, взял в руки ведро воды и пошел с ним в угол к печке, в
которой между камнями блестели угли, и оттуда шел жар, пахнущий дымом и
сажей.
Трофим Иванович взял камень двумя щипцами и бросил его в ведро. Вода
зашипела, крестьянин пробурчал что-то с удовлетворением. Затем то же самое
сделал с другим ведром и поставил их к лавке.
- Всесвятая кормилица, - зашептал Звержина, - что он делает? Он, как
палач, приготовляется к казни! У нас так мучили Яношика за то, что он не
выдавал своих сообщников.
Звержина жался к Швейку.
- Я думаю, дружище, что нам этого не избежать, - покорно сказал Швейк,
обнимая друга. - Он, наверно, пробует, хорошо ли закалены камни. Он,
наверно, заставит нас по ним ходить, чтобы убедиться в том, что мы не
убивали русских. Теперь у них недостаток железа, и его заменяют более
дешевым материалом. Ты знаешь, дружище, как возникли сталелитейные заводы
Полдина-Гюте в Кладно? Первыми заказчиками железа были иезуиты - для пытки
женщин, чтобы узнавать среди них колдуний.
Трофим Иванович поднял вверх новое ведро, отошел от печки и одним махом
вылил воду на горячие камни. Раздался страшный взрыв, словно из орудия,
затем треск камней, словно падение шрапнели, и от печки поднялась волна
адской жары, проходя облаком по низкому потолку. Головы пленных моментально
покрылись потом. Мужик быстро открыл двери, выскочил наружу, крикнул им
что-то, что они не поняли, и захлопнул двери.
- Он крикнул "умирайте!" - стучал зубами Звержина, обнимая Швейка за шею.
- Он нас оставил тут, чтобы мы испеклись, изжарились, а потом нас съедят!
Жаркий пар наполнил уже всю комнату. Со Швейка лился потоком пот, который
он вытирал руками с лица, его глаза горели; соленый пот попадал ему в рот,
он отплевывался и утешал Звержину:
- Мы словно отроки в пещи огненной. Это еще хорошо, что нас пекут в таком
виде. Представь себе, что бы с нами было, если бы нас поливали кипящим
маслом! А так нас только запарят. Ты помнишь, что чешский офицер в Дарнице
сказал, что плен - это чистилище, через которое каждый должен пройти, каждый