Марек начал прозревать. Он оглянулся на другую арбу и, увидев, что Наташа
и Звержина, очевидно, ищут разрешения такой же проблемы, обнял Дуню.
- Есть, и это есть, барышня. Но не всегда такие пышные.
Дуня прижалась к нему всем своим горячим телом, как кошка. Затем сжала
одну руку Марека так, что она оказалась у нее в коленях, и зашептала:
- Так у ваших девушек все так же, как у нас? Все, совершенно все?
- Да, да, да, - кивал головой Марек, которому становилось от этой девушки
довольно жарко, и его пальцы, сжатые в ее коленях, становились беспокойными.
- И волосы есть, и зубы есть, руки есть, ноги есть, но ноги такие красивые,
как вот эти, не у всякой есть.
И правая рука, как бы нечаянно, взяла ногу Дуни над щиколоткой, мягко и
нежно погладила икру, проскользнула по колену и направилась выше, где Дуня
энергично отбила ее.
- Ну, куда, куда ты лезешь, черт некрещеный, так на возу нельзя. Разве
тебе недостаточно, что я тебе сказала - что у русских девушек все так же,
как у ваших, и ты хочешь на виду у всех в этом убедиться? Уйди, уйди, говорю
тебе!
Затем она сошла с арбы и, передавая Мареку прут, улыбнулась:
- Я пойду поговорю с Наташей. Да, послушай, если у ваших женщин все так
же, как у наших, так, значит, и у ваших мужчин так же, как у наших? Так,
значит, никакой разницы нет?
И через минуту она рассказывала, видимо разгоряченная, что-то сестре, и
та, посматривая восторженно на Марека, выкрикивала:
- Вот умница! Вот образованный человек! Все сразу он тебе объяснил! - И,
показывая на Звержину, она вздохнула: - А этот старый дурак только и
спрашивает, можно ли ему будет в воскресенье ходить в церковь. И ничего
интересного не расскажет, не укажет. Дурак, дурак, дурак!
К девяти часам приехали на поле, где Трофим Иванович, волнуясь и крича,
объяснил все Швейку, что и как будут делать, и Швейк, ничего не понимая, со
всем соглашался и говорил:
- Пшеницу покосим, овес вымолотим, подсолнух окопаем, лошадей попасем,
водой напоим. Да-да-да, хорошо, да-да.
И Трофим Иванович, наконец довольный, похлопывал его по плечу:
- Вот здорово будет работать! Вот работник славный, хороший!
А потом позвал Марека и Звержину, дал каждому по косе и повел их через
поле назад, где на холме росла высокая, частью уже посохшая трава.
Трофим Иванович нес впереди ведро с грязной водой, на поверхности которой
плавали три деревянные чурки. У холма он остановил своих работников, указал
пальцем на траву и сказал:
- Так с Богом! За два дня, молодцы, втроем вы скосите это шутя. А когда
косы у вас иступятся, то надо вот так точить по-русски.
И он полез в ведро, помешал воду в нем рукою, чтобы размешать грязь и
песок, потом вытащил дощечку и начал водить ею по косе, как бруском:
- Вот, молодцы. Косы - как бритвы, и до вечера выкосите половину.
Начали косить. Марека поставили позади, Звержина шел первым, и Швейк
напоминал Мареку:
- Главное, обрати внимание на мои ноги и не отсеки мне их. Если у тебя
трава не будет падать, не беспокойся. Раз ты ее подсек, значит, она должна
упасть. Если и не упадет, так ты за это не отвечаешь, но мне бы без ног не
больно хорошо жилось. Вот в Костельцах был один слесарь, Беранек его звали.
И он любил над людьми издеваться. Раз он идет по площади, а навстречу ему на
одной ноге ковыляет старый Прохаска, которому одну ногу прострелили у
Градца-Кралове. А Беранек дает ему полкроны и говорит: "Ну, вот видите,
Прохаска, это хорошо, что холодно. И хорошо, что у вас одна нога, мерзнет-то
у вас одна, а не две ноги".
Приблизительно через двадцать лет тот же самый Беранек получил костоеду,
и доктора отрезали ему ногу до самого туловища. Привезли его из больницы
домой, старый Прахаска уже едва дышал, но все-таки заставил привезти себя к
нему. Его посадили к нему на постель, а тот с сожалением говорит: "Пришел
вот вас проведать. Не горюйте, что вам отрезали одну ногу. Теперь скоро
ударят морозы, и она у вас уж больше не будет мерзнуть".
И Беранек, взволнованный этим визитом, взял Прохаску за руки, его глаза
наполнились слезами, и он ему сказал так. что все, стоявшие вокруг них,
содрогнулись от жалости: "Ты, подлюга, теперь поцелуй меня в задницу. Смотри
сюда". И лег на бок.
Швейк перестал косить и лошел точить косу, наблюдая, с каким усилием и
силой Марек бил по траве. Звержина тоже остановился и, посматривая на работу
Марека, подзадоривал его:
- Хорошо, хорошо, хотя и можно отличить, что это не я косил, но видно,
что и после косьбы Швейка остается такой след, будто на траве паслись
собаки.
И он принялся тоже точить косу мокрой дощечкой, свысока поглядывая на
Швейка.
Солнце поднялось высоко и сильно начало припекать. Люди в поле бросали
работу и шли посмотреть, как работают австрийцы. Мужчины подошли к ним
вплотную, женщины стояли в стороне и собирались вокруг Дуни, которая
рассказывала им об австрийцах.
И мужики, присматриваясь к тому, как Марек безрезультатно бьет по траве,
покачивали неодобрительно головами. Трофим Иванович тоже прибежал и стал
рассказывать, где он взял пленных.
- Тот первый - работник ничего, - сказал на это высокий мускулистый
крестьянин, староста. - Но остальные ничего не умеют.
- А что значат полоски на его рукавах? - спрашивал он, показывая на
нашивки на рукавах мундира Марека, обозначающие его чин в армии.
- Это студент, образованный человек, - ответил хозяин, - сам чиновник мне
сказал, что это образованный. Да и так видно, что белоручка.
Староста взял косу у Марека и спросил его, коварно улыбаясь:
- Ты сено хорошо косить умеешь, да?
- Нет, не умею, - спокойно сказал Марек. - У нас траву машины косят.
- Видали птицу? - усмехнулся староста. - У них все машины. В Каргине в
одном дворе есть пленный. Старший прикажет ему нарубить дров, а он: "Не
умею, у нас машины". Я спросил там одного: "Дети есть?" И показываю ему,