- Он больной, и свинья больная, - жалко, жалко. И нельзя было понять,
кого ему жалко - пленного или свинью.
Бравый солдат Швейк, задумавшись об этом проявлении двойного сочувствия,
стал рассказывать Мареку:
- У них, у крестьян, у всех такое доброе сердце. Это я знаю еще по Чехии.
Это было в Вшетатах. Один богатый крестьянин Пивонька сидел в трактире со
своим приятелем и играл в карты. И вдруг туда приходит за ним девочка и
говорит: "Папа, папа, иди скорей домой, мама заболела". А он, значит,
оборачивается и говорит: "Скажи, что скоро приду домой. Акушерка к ней
пришла? Скажи ей, чтобы она поспешила". И играет в карты дальше. Через
минуту прибегает к нему другая девочка. "Папа, лапа, иди скорее домой! Вашек
упал с чердака, и доктор до сих пор не может привести его в чувство". А он
даже и не оборачивается: "Скажи, что доиграю и сейчас же приду". Через час
прибегает снова первая девочка и говорит: "Папа, папа, что делать? Из коровы
вылезает задними ногами теленок, пришел ветеринар, но корова отелиться не
может". Как только услышал это Пивонька, моментально бросил карты, схватил
шапку и полетел домой так, что бедная девочка за ним не могла поспеть, по
дороге кричит: "Что нынче за сумасшедший день! С матерью плохо, Вашек
убился, корова не может отелиться!" А девочка, не попадая зуб на зуб,
говорит ему: "Папа, прости меня, с Вашеком ничего не случилось, с маменькой
тоже, я только не хотела тебя сразу пугать такой бедой с коровой".
- Друзья, - застонал наконец Звержина, - если я умру, разделите мое
имущество. Ты, Марек, возьми мой мешок, а тебе, Швейк, я завещаю чайник.
- Об этом, друг, не заботься, - поспешил его утешить Швейк. - Ты знаешь,
что похороны у тебя будут торжественные. Зароем тебя, как солдата, который
пал на поле славы, хотя бы его убила и свинья. Давай мы тебя вынесем наружу,
чтобы тебе не было так печально умирать, как одинокому человеку.
Они вынесли Звержину наружу, положили его на солому, и Швейк, вертя
ручкой веялки, пел ему погребальный марш:
Тяжело мне, мать моя,
Тяжело ты меня родила.
Лишь только ты меня взрастила,
Меня взяли в солдаты...
Чем дальше, тем он медленнее и жалостнее пел и медленно вертел ручку
веялки. Трофим Иванович не выдержал такой песни и, подойдя к Швейку, взял у
него ручку и сказал:
- При русской работе пой русскую песню. Вот такую:
Наши хлопцы-рыболовцы рыбу ловили,
Го-го-го, го-го-го, рыбу ловили.
И в такт вертел ручку так, что мякина отлетала от веялки шагов на
двадцать.
- Ты, хозяин, - сказал ему Швейк, - напоминаешь мне того ксендза из
Тшеботова, который нанял двух человек для пилки дров. Они пилят бревна, он
смотрит на них из окна. Потом выходит к ним и говорит: "Ребятушки, что вы
такие печальные? Без песни плохо идет работа, да и Бог радуется, когда люди
поют. Затяните какую-нибудь, но божественную".
И опять идет к себе в хату, а люди пилят и поют: "Мы несем вам новости,
послушайте". Скажут эти слова и один раз проведут пилой к себе. А потом
опять: "Из Вифлеемского края, внимание". И в это время другой тянет к себе
пилу назад. Тогда ксендз позвал кухарку, пришел с нею к ним и стал им
показывать: "Несем вам" вы пели целых полдня. А теперь начните так "Христос
рождается" - и запел при этом так, что с каждым словом проводил пилой три
раза.
- Эта песенка очень красивая, - кивнул в знак согласия крестьянин,
увидев, что Швейк начинает вертеть быстрее. - Но наши русские лучше. Раз ты
ешь русский хлеб, то и пой по-русски. Но вот Марфа пришла полечить свинью.
Пойдемте, ребята, выпустим свиней.
Они вытащили больную свинью на двор. Старая, обтрепанная баба подошла к
ней, сняла с себя полушубок, накрыла им больную запором свинью и затем
широко ее перекрестила. Потом из сумки вынула бутылку со святой водой,
набрала ее в рот и, сев на корточки, брызнула ею свинье между глаз. Каждый
раз свинья после этого брызганья с удовлетворением хрюкала, и баба крестила
ей голову. Потом из хлеба сделала шарик, в который закатала сухие листья
какого-то растения, полила шарик подсолнечным маслом, покропила его святой
водой и, когда Трофим Иванович разжал свинье рот, сунула этот шарик ей в
пасть, так что свинья вынуждена была его проглотить. Затем она пошла в хату,
принесла другую икону и стала обходить с нею вокруг свиньи но большому
кругу, все время суживавшемуся, до тех пор, пока не подошла вплотную, затем
наклонилась над хвостом и начала что-то шептать, крестя себя, икону и
свинью. Потом удалилась и вернулась только в полдень. У свиньи были,
очевидно, какие-то внутренние боли, так как она, пытаясь встать, все время
пронзительно визжала. Старуха, присев опять на корточки возле нее, ощупала
рукой ее бок, попрыскала его святой водой, а затем длинным острым ножом с
одного удара отрезала ей хвост и вновь брызнула на хвост святой водой изо
рта.
Свинья вскочила с земли, как ужаленная, и бешено помчалась по двору,
визжа так, что лопались барабанные перепонки. А старуха, подымая икону
вверх, бегала за нею и причитала так дико, что нельзя было понять, кто сошел
с ума - старуха или свинья.
Наконец свинья успокоилась, сгорбилась, и из-под окровавленного обрубка
сзади у нее раздался спасительный грохот. Баба моментально намазала мылом,
смешанным с маслом, палец и воткнула его в отверстие, откуда выходят газы.
Потом икону положила на сгорбленный свиной хребет, и тут произошло чудо:
свинья еще раз пронзительно взвизгнула, потом спокойно захрюкала, и из ее
зада начали падать орехи полупереваренной пшеницы. После этого свинья
отбежала и стала пастись на траве, словно с ней не было никакой трагедии,
очевидно, совершенно выздоровев.
С удивительным интересом смотрели на всю эту картину Марек со Швейком.
Трофим Иванович закряхтел почти с таким же удовлетворением, как и свинья,
когда из нее посыпались первые орешки, и стал говорить что-то Марфе,
показывая рукой на Звержину. Старуха подошла к больному и стала
расспрашивать, что у него болит. Затем она обернулась к Трофиму Ивановичу и