- Что? Невесте калоши? Половину на водку? - вскочила будущая свекровь и,
взяв одной рукой мужа за плечи, протянула другую к Илье: - Пойдемте отсюда,
ничего из сватовства не выйдет. Вы видите их, бесстыдников! Сундук кованый
не хотят давать, подушки, наверное, будут наполовину пустые, да еще невесте
калоши и водку требуют на свадьбу!
Она вытолкнула обоих мужиков из комнаты и, крича, сама ввела лошадей в
оглобли и начала запрягать. Но прежде чем она поставила дугу, во двор вышла
Дунина мать и сказала:
- И чего ты с ума сходишь? Говоришь, что богатые, а сами не хотите, чтобы
сын купил моей дочери калоши? Ведь я же должна видеть, как жених умеет
ценить невесту! А подушек у тебя и самой таких не было, какие я дочери дам.
Тогда мать жениха сама выпрягла лошадей, стала понукать мужа и сына,
чтобы они шли назад, и, войдя сама за ними, взяла Дуню за плечи, открыла
двери в другую комнату, впихнула ее туда, а за нею и сына.
- Так там познакомьтесь. - И заперла их.
- Это может здорово хорошо кончиться, - заметил Швейк, - в этой каморке
нету окон. Ведь они там в темноте, а в темноте могут случиться всякие вещи.
Пока старшие договарились, кто кого позовет на свадьбу, кто сколько
должен поставить водки, Илья в каморке сидел на бочке с салом и спрашивал
Дуню:
- Посмотри, какие у меня красивые сапоги, видишь?
Там была совершенная тьма, и Илья шептал очень тихо. Дуня угадала, что он
испытывает, хорошее ли у нее зрение и слух, и очень громко отвечала:
- Я вижу. Подметки на гвоздях, а голенища покрыты хорошим лаком. Где ты
их купил? Рублей небось двадцать дал?
- Двадцать два заплатил, - шептал он еще тише, а Дуня, повышая голос,
ответила:
- Двадцать два? За них и двадцать пять не жалко.
- Ну, а что, ты выйдешь за меня замуж? - сказал он вполголоса.
И теперь Дуня зашептала сама:
- А бить меня не будешь? И напиваться пьяным, как свинья, не будешь?
- Я тебя, Дуня, никогда не обижу, - огорченно вздохнул Илья. - Я и так
пью только по праздникам. И, может, пойду на войну, а ты солдаткой
останешься.
Он взял невесту за руку, провел по руке пальцами вверх, испытывая,
насколько у нее крепкие мускулы. Точно так же ощупал он икры и бедра, и они
были настолько хорошими, что он подумал: "Мамаша будет довольна, как только
я ей скажу, что глаза у нее видят, уши слышат, мускулы, как жгуты".
И едва слышным шепотом, гладя ее открытые голени, он сказал Дуне:
- А калоши я тебе куплю, чтобы ты знала, что для тебя ничего не пожалею.
Дуня впилась в него, как пиявка, и Илья вдруг почувствовал, что воротник
его черной рубашки неожиданно стал тесен и душит его. В это время мать
быстро открыла двери.
- Пойдем, ничего из этого не выйдет. Сто рублей хотят на водку! Калоши им
обещала, пятьдесят рублей на пропитье, да их, проклятых, не накормишь. В
другом месте тебе найду жену.
А за нею хозяйка кричала Дуне:
- Лучше я тебя утоплю, чем пущу в такую семью. Придут за дочерью, а
вместе с ней хотят унести весь дом. Такому жениху невеста должна бы зубы
повыбивать.
И снова вышли, снова запрягли, сели в тарантас и уехали. Через минут
десять снова тарантас вернулся во двор, и из него соскочил отец Ильи.
- Трофим Иванович, восемьдесят рублей на водку дам. Подумай и отвечай.
Хороший товар продашь, никогда во всю свою жизнь так выгодно не продавал.
Восемьдесят, а я сам пить много не буду. Ну, смотри, чтобы мы не уехали
домой понапрасну.
- Ну, будь божья воля! - вздохнул на это крестьянин и вошел в хату.
Другие за ним. Трофим Иванович снял со стены икону, Дуня и Илья стали на
колени, и Трофим первый благословил их иконой, подавая другим, чтобы они
последовали его примеру. Затем ужинали.
Дуня была невестой, свадьбу назначили через три недели, и Швейк, когда
они шли в свою берлогу спать, сказал Мареку со вздохом и большой завистью:
- Эти молодые будут счастливы. Они их благословили той самой иконой,
которой старая колдунья исцелила свинью. У них он, этот святой, от всех
болезней.
Еще неделю они были в поле, молотили ячмень, возили сено, и только в
воскресенье приехали домой. Трофим Иванович оставил Звержину дома починять
плуги и телеги, а с Мареком, Швейком и дочерьми работал в поле; там они
варили кашу; спали на дерюгах под телегами. Жених Илья только изредка
приезжал на лошади к Дуне, говорил с нею, помогал ей переворачивать солому и
опять уезжал.
Дуня со дня, когда поклонилась в ноги родителям Ильи, повеселела. Чаще,
чем раньше, лазила в карман, доставала осколок зеркала и пудрила лицо,
словно она цвела сознанием, что стала невестой. А когда ночью Трофим
Иванович начинал храпеть, она, как ящерица, подползала к Мареку, спавшему с
краю, прижималась к нему, согревая его своим горячим телом, и шептала:
- Только потихоньку. Ну, вот видишь: мальчик научился не спать и ждет,
пока его Дуня приласкает.
Уже покосы давно кончились. Часть поля уже вспахали, вечера начались
долгие, и тут Швейк сделал открытие, что их меню можно было бы превосходно
улучшить. На пастбище вырастало огромное количество шампиньонов, в полдень
они их собирали, а вечером за сараем Швейк их жарил. Яйца они тоже
доставали, а сало Звержина воровал из кладовки, когда хозяйки не было дома.
Ужин за общим столом они дополняли особым блюдом из грибов. Однажды хозяин
пришел посмотреть, что такое Швейк греет у огня, но, увидя нарезанные
шампиньоны, сплюнул:
- Отчего ты не возьмешь больше хлеба или каши? Как это вы такую погань
едите?
- Я, ребята, жду, - говорил Швейк, - что у них будет на этой свадьбе!
Хозяйка рассказывала, что зарежут свинью, купят барана, пироги с мясом будут
делать, десять фунтов селедки, говорят, привезут. Это все для них хорошая
еда, а шампиньоны, которые у нас едят только аристократы - от Липперта, он