Марека прогнила подошва, башмаки Швейка были похожи на раскрытый рот
крокодила, и когда оба они оказались в темной, грязной комнате, где вши
шевелились в соломе, то начали серьезно поговаривать о сапогах.
- Да ведь они, наверно, стоят рублей пятнадцать, - покачал головой Марек,
- а у нас всего по десяти.
На что Швейк самоотверженно ответил:
- Так я что-нибудь в поезде выпрошу.
- Ничего не покупайте, - сказал человек, который, лежа под лавкой в углу,
перевернулся и которого они сперва не заметили. - А к крестьянам на работу
больше не ходите. Что ж, разве вы приехали в Россию на работу? - продолжал
он, вылезая из-под лапки. - Десять рублей за лето заработали и остались
босыми. Десять рублей до весны заработаете и будете совершенно нагими и
босыми. И будете все время падать ниже и ниже день ото дня, а на старости
лет куда? Пасти гусей?
Человек, ковыряя в носу, замолчал. Затем высморкался на землю и, смотря
им поочередно в глаза, начал говорить еще громче.
- Ребята, я вижу, что вы из Праги. Не скрывайте этого. Я это сразу вижу.
И вижу, что вы воробьи старые, но по пленной части - новобранцы. А я зато в
этих делах собаку съел. Я в плен попал на третий день после объявления
войны. У вас десять рублей, - сказал он торжественно, - а в Сибири,
приятели, две копейки фунт хлеба, за копейку два яйца, пятак - заяц, за
гривенник - метр краковской колбасы, а кипятка и не выпьешь, махорка четыре
копейки! За десять рублей вы проживете зиму, как бароны. Плюньте на их
работу, борщ и кашу. Лозунгом каждого приличного пленного зимою должно быть:
на отдых, в Сибирь, Сибирь, Сибирь! - Человек погладил себя по длинной рыжей
бороде, затем отрекомендовался: - Я - Горжин, старший официант самых лучших
пражских и венских ресторанов.
- Иосиф Швейк, Прага, пивная "Битва у Калиха", - поспешил представиться
Швейк первым.
А Марек, посматривая на оборванца, на котором развевались заплаты, как
флаги, не мог удержаться от смеха:
- Я - Марек, вольноопределяющийся. Но старшего официанта я себе не таким
представлял.
- На тебе, приятель, интеллигентного тоже мало осталось, - весело заметил
Горжин. - А потом только позавчера я убежал из Ростова, из шахт, попал в
лапы к казакам, и только через четырнадцать дней мне удалось улизнуть.
Ребята, бойтесь в России царя и шахт. Ничего нет худшего на свете. Там ты
раб, издерешься весь, а потом тебя засыплют камни. Если не захочешь
работать, казаки тебя запорют кнутами. И за весь день ты там не услышишь
ничего другого, как мать и мать, перемать.
- Но ведь это же царь хотел запретить, - важно заметил Швейк, - и
приказал совету министров заготовить соответствующий указ. Министры созвали
совет, в тот же день написали указ и дали подписать царю. Он читает: "Мы,
Николай, божьей милостью царь и самодержец всея России, князь финляндский и
прочее, и прочее, приказываем всем нашим подданным, что если кто-нибудь с
сегодняшнего дня выругается по матушке на другого, то он будет наказан
пятьюдесятью ударами кнута, сослан в Сибирь на работу в свинцовые рудники.
Дан в Петербурге и так далее". Царю это очень понравилось. Он ищет перо,
чтобы подписать, зовет камердинера: "Скорей перо принеси!"
А камердинер подлетает к лакею и кричит: "Ты не видал пера... мать? А где
же оно... мать?"
Царь это услышал и подумал: "Пора запретить. И где всему этому русский
человек научился?" Он взял окунул перо, подписал "Николай", но в это время
посадил большую кляксу и с досады как закричит: "...мать!"
А затем этот указ разорвал, новый не написали, а того камердинера сослали
в Архангельскую губернию.
- Смотри, дорогой, с такими историями ты будь поосторожней, - ласково
заметил ему официант, - и такого особенно ничего не говори, старый осел,
особенно при людях. Тебе бы это обошлось очень дорого. Не обижайся,
приятель, за то, что я тебя назвал ослом, считай это за отцовское
предупреждение.
Швейк был ему очень признателен:
- Ты прав. Ты, парень, мне нравишься. В это время открылись двери, и к
ним вошел писарь из канцелярии, а за ним огромный волосатый крестьянин в
разорванной рубахе. Писарь показал ему на пленных и сказал:
- Вот три штуки, работники хорошие, выбирай. Крестьянин стал мерить их с
головы до ног взглядом, пытливо прикидывая на глаз.
- Мне только одного, а если бесплатно, то и двоих возьму.
- Бесплатно, но рубаху им дашь, сапоги купишь, полушубок выдашь, -
торговался с ним писарь, - для этого есть закон, так приказано
правительством.
Мужик снял с головы баранью шапку и почесал у себя в затылке, вздыхая:
- Вот так законы начальство издает! Ну хорошо, я все им куплю... Ну, эти
два.
И он показал на Швейка и на Горжина.
- Ты возьмешь их с собой? - спросил писарь.
- Рано утром я за ними, ваше благородие, приеду.
- Я, хозяин, не пойду с тобою, - отозвался Горжин, - до тех пор, пока ты
мне рубашку, сапоги и шубу не принесешь. На это есть закон,
- Дома тебе все дам, - пообещал крестьянин.
- Как дома? Где же ты возьмешь? У самого разбитые сапоги, а шуба - одна
дыра, - стоял на своем Горжин. - И, кроме того, работать не умею, сам я
механик-оптик, умею делать только очки. А есть у тебя фабрика очков?
- А я никогда в жизни не работал, - отозвался Швейк. - Я только на
аэроплане летал. У меня все летит вверх. Запрягу быков, наложу воз сена и
сразу лечу под облака. Из всего могу самолет сделать. Я иначе не могу, у
меня такая натура, - добавил Швейк.
Крестьянин стал размышлять, колеблясь, не зная, что делать, и
вопросительно посмотрел на писаря. Тот зашептал:
- На чай даешь?
И когда мужик утвердительно кивнул головой, он быстро выбежал за ворота и
позвал с улицы городового. Городовой пришел и без дальних разговоров