перетянул всех трех пленных тесаком по спинам:
- Вот тебе очки, вот тебе аэроплан, а вот тебе автомобиль. Черти
австрийские, морды германские, не хотите уважить русского человека? Бери их!
- закричал он на крестьянина. - Сейчас же их бери, я вас научу слушаться
приказов начальства!
- Мне нужно на базар еще идти, - отговаривался мужик. - Я с арбузами на
базаре, и жена там. А с базара заеду за австрийцами. Спасибо тебе, что за
леность им всыпал. - И все трое вышли на улицу, оставив пленных одних.
- Огрел он меня здорово, - признался Швейк, почесываясь спиной о косяк. -
Да, они строгие; конечно, строгость должна быть с пленным. Что бы он был за
полицейский, если бы не был строгим?
- Вот такому балбесу ничего не стоит человека убить, - волновался Горжин.
- "Хочешь работать? Не будешь? Вот тебе!" Черт возьми, если бы я мог такому
полицейскому разбить нос!
- Что будем делать? - спрашивал Марек. Горжин вытер рукой лицо, словно
стирал с него паутину. Он вынул из кармана какие-то листки, посмотрел их,
сложил снова и сказал:
- Один за всех и все за одного! Да ведь мы все чехи, не правда ли?
Молодцы, обедали ли вы? Тут нам ничего не дадут. Попросим бабу, чтобы она
нам сварила чаю. Дайте полтину, я сбегаю на базар за колбасой. Хлеб есть? А
потом исчезнем по-английски, не попрощавшись.
Через некоторое время он вернулся с огромным чайником и заварил чай.
Вытащил из-под блузы кусок колбасы и разрезал ее на три части:
- Это будет как бы наш последний ужин перед казнью. И мы удерем, выломав
решетки, как Монте-Кристо!
- Ну а теперь ранцы на спину! - сказал неутомимый Горжин, после того как
они выпили чаю.
Он переложил вещи из ранца Марека в ранец Швейка и с самым невинным лицом
пошел к писарю в канцелярию. Тот поднял голову от книги:
- Вам куда?
- Куда нам? А вот на базар за хозяином. Он сапоги нам хочет купить,
арбузы уже продал. Ранцы на воз положим. Он еще сюда с нами придет, - сказал
по-русски Горжин.
- Ты проводишь товарищей, а сам придешь обратно, - приказал писарь
Мареку, увидев, что он ничего не несет.
- А куда мы идем? - спросил Марек у ворот. Горжин, осматриваясь, как
хорек в курятнике, лаконично буркнул:
- Сейчас на базар, а потом на вокзал. Они встретили городового, который
только что им всыпал. Он улыбнулся, заметив, с какой поспешностью они идут,
и крикнул им:
- До свидания, ребята!
- Лучше я с медведем на Урале встречусь, чем с тобой, скотина, - послал
ему вдогонку Горжин.
Когда Марек объявил Швейку, что они намереваются делать, тот радостно
заметил:
- Это мы впервые без ангела-хранителя. Мы сейчас как будто бы
действительно свободны.
- Вам, господа, куда? - спросил их скучающий на перроне жандарм.
- С нами казак едет, - спокойно ответил Горжин, - нас с работы в лагерь
везут. Да задержался он на базаре, а нас послал вперед.
Он осмотрелся, пошел на восток от вокзала и, осмотревшись, крикнул:
- Эй, молодец, поскорее поди сюда! Жандарм тебя спрашивает!
- Ну, я ничего, - забурчал тот. - Я только хотел знать, не удираете ли
вы, а то австрийской сволочи всюду полно, все с работы бегут.
Он отошел и стал смотреть на ламповщика, чистившего ламповые стекла.
- Куда мы поедем? - спрашивал Марек.
- Куда глаза глядят, - сердито буркнул Горжин.
- Вы, господа, - проговорил Швейк, - напоминаете мне одного шорника из
Панкраца, который в воскресенье после обеда всегда говорил жене: "Ну, я иду
из дому. Я пойду, наверное, на Лишку, или к Банзетам, или к "Пяти королям",
или к Паливцу, или в "Черный пивовар". Если что случится, то пошлите за мной
в одну из этих пивных". Но за ним не приходилось посылать: его всегда
приносили домой напившимся до положения риз; он заранее платил шесть гривен
и привешивал себе карточку с адресом, чтобы все знали, куда его нужно
доставить. И наконец один раз жена нашла его утопившимся в Ботичи. А сзади
на карточке было написано, что он пропил шесть гривен и не мог поэтому
добраться пешком до Панкрац.
Вокзал наполнялся публикой. Пришли мужики, солдаты, казаки, бабы, и
Горжин, заметив взгляд полицейского, временами на них задерживавшийся,
принялся разговаривать с казаком, спрашивавшим его, кто выиграет войну.
- Это трудно сказать. Немец, сукин сын, сильный, и Россия сильная. Немец,
черт, хитрый, да и казаки - молодцы, народ храбрый.
Польщенный казак выпятил грудь и застучал в нее кулаками.
- Вот ты дело хорошо понимаешь! О Кузьме Крючкове ты слыхал? Герой из
героев! Сам тридцать семь немцев на копье насадил, из карабина застрелил,
саблей рассек, а у него даже волоса не тронули.
- Он был лысый? - спросил Швейк. Казак, не понимая его, опять стал
сопровождать свои слова биением в грудь, показал правую руку с раскрытыми
пальцами, похожую на лопату. Затем сжал ее в кулак и поднес к носу Швейка:
- Вот если бы немец захотел на кулачки идти, а то он все на технику, а
техника у него большая.
- От твоих кулаков пахнет Ольшанами5, - скромно заметил Швейк, отводя нос
от кулака.
Казак, поняв, что это есть признание его силы, воскликнул на весь вокзал:
- Вот по зубам бы этих германцев! И в патриотическом восторге он дал но
подбородку Горжину так, что свалил его с ног.
- Прости, брат, - сказал затем казак, когда Швейк с Мареком подняли
своего товарища на ноги. - Прости меня, я вовсе без всякого гнева, а так,
подумал о врагах.
На глазах у него показались слезы. Он вынул из кармана коробку папирос,
подал ее Горжину и опять стал просить:
- Прости меня, голубчик, не было силы удержаться. Уж больно досадно, что