выполнить, выдать по двадцать пять копеек на человека, немало озаботили
полковника Лазарева.
На маленьких счетах, лежавших у него на столе; он сосчитал, что это
обойдется в тысячу пятьсот рублей, а фотография красивой девочки, стоявшая
возле счетов, напоминала ему, что у него дочь, приданое которой он до сих
пор добросовестно проигрывал в карты. В его душе возникла тяжелая борьба.
- Разве послать в интендантство за хлебом? Это обойдется не менее
девятисот рублей. Дать им чаю и сахару - сто, а то и двести лопнет. Вот черт
возьми!
Два часа происходила душевная борьба, два часа полковник боролся с
искушением и, когда появился адъютант, приказал ему энергичным голосом:
- Пленных немедленно же отправить дальше. Еду они получат на следующем
этапном пункте, куда я уже телефонировал. Прикажите, чтобы в котлах была
горячая вода, и пусть пьют ее сколько хотят. Между ними есть немцы, у-у -
стервы! - мадьяры - сволочи и чехи - славный народ, за который мы воюем.
Адъютант отдал честь, буркнул: "Будет исполнено", щелкнул шпорами и
вышел. Полковник упал в кресло, вытер платком вспотевший лоб, остановил свой
полный любви взгляд на фотографии и счетах, потом вскочил, открыл двери и
крикнул адъютанту:
- Прикажите, чтобы нагрели хорошенько воду, пусть топят изо всех сил,
пускай вода будет не ниже ста двадцати градусов, по крайней мере та, которую
будут пить славяне - сербы, поляки и чехи; пусть они видят, что великая
Россия чувствует по-славянски, пусть они узнают славянское гостеприимство и
доброе русское сердце!
Через некоторое время послышались крики русских солдат, сгонявших пленных
в одно место, и сильный грудной голос адъютанта, приказывавшего топить котлы
и обращавшегося к пленным со словами: "Хлеба в России достаточно и воды тоже
хватит".
Снова начался отчаянный счет, продолжавшийся почти до полудня. Затем
пришли старые русские ратники в черных шапках, на которых блестел крест. Они
стали посреди пленных, разделили их на две части и закричали:
- Шевелись, ребята! Ну, вперед!
- А я думал, что они нам дадут есть, - заметил капрал, обращаясь к
Швейку. - Посмотри-ка на эти котлы, какой из них идет пар!
Глубоко задумавшийся Швейк не ответил. Вдали снова загремели орудия, и
Швейк, обводя взглядом ряд котлов, сотрясавшихся под напором пара, процедил
сквозь зубы:
- Жрать нечего! А это пускай выпьют сами русские.
Процессия потянулась по полевой дороге, как жалкое стадо скота.
Конвойные, славные и добродушные ратники ополчения, как только город исчез
из виду, надели на плечи ружья, к которым вместо ремней был привязан шпагат
от сахара, наломали у ручья длинных ивовых прутьев и, мирно посмеиваясь,
погнали пленных, как стадо гусей.
Их удивляло количество пленных, и, глядя на толпу, они гадали о том, что
война скоро кончится и они разойдутся по домам. Одни утверждали, что в
Австрии никого уже нет, что русские забрали всех в плен и что эти вот -
последние.
Догадки о скором конце войны возбуждали в них прекрасное настроение.
Когда кто-нибудь из пленных падал от изнеможения, они понукали его идти
сперва уговорами, а когда это не действовало, начинали толкать под ребра
ногой или прикладом винтовки.
Особенно много изобретательности и остроумия проявил старый русский
фельдфебель, шедший позади всех. Жертвами его шуток главным образом были те
из пленных, которые вынуждены были спускать штаны и садиться в стороне. В
правой руке он нес длинный прут, заканчивавшийся тремя веточками. В левой у
него был прут покороче, потолще и более упругий; как только пленный снимал
штаны, он осторожно подкрадывался сзади и в самый разгар процесса начинал
его сечь.
Такой случай произошел и со Швейком. Едва он уселся, как фельдфебель
подскочил и стал бить его по ногам. Швейк терпеливо досидел до конца, затем
натянул штаны, одним движением застегнул их, неожиданно подпрыгнул к
фельдфебелю, вырвал у него прутья и стал его бить по лицу, по носу, по
губам. Затем бросился бежать и скрылся в толпе пленных.
На отчаянный крик фельдфебеля сбежались русские солдаты и отвели его к
луже, где и обмыли. Умывшись, он отправился разыскивать виновника, но узнать
его никак не мог. Все были одинаково грязны, измучены и небриты.
- Черт возьми, да я и не видел его в лицо, а задницы всем просматривать
не буду!
Впереди него бодро и весело шагал бравый солдат Швейк, в то время как
другие, подтягивая ремни на бурчащих животах, повесили голову, убедившись,
что Россия встречает их скверно. Швейк же шел и пел:
В пивной случилась драка...
Это была старая солдатская песня, распевавшаяся в австрийской армии. В
ней чешские слова перемешивались с немецкими для того, чтобы укрепить знания
солдата в немецком языке.
ТЕРНИСТОЙ ДОРОГОЙ
Следующий этапный пункт находился в Заславе; там их ожидал новый
транспорт солдат, которые должны были сопровождать пленных дальше. Провианта
не было, хлеба не давали. Принимая пленных от командира шумского этапа, их
снова считали два часа и затем, несмотря на то что полил мелкий, колючий,
холодный дождь, погнали дальше. Они шли всю ночь без отдыха, мокрые и
озябшие, и приходили в отчаяние от голода. Утром они остановились возле
большой деревни, из которой крестьяне вынесли несколько караваев и обменяли
их на белье, плащи и ботинки; причем дело доходило до жестокой ругани и
драки. Затем все пошли через деревню.
У каждой избы стоял русский крестьянин в изорванной одежде и зорко следил
за тем, чтобы пленные ничего не украли. А те бегали от колодца к колодцу,
наливали воду в бутылки, для того чтобы вылить ее у следующего колодца и
драться у ведра из-за новой воды. И никто не понимал, для чего это делается.
На дороге попалась крестьянка, несшая в руках каравай хлеба. Каравай у
нее моментально вырвали, крестьянку повалили и истоптали; ударами прикладов