как сейчас, я еще ни разу не был. Если бы знать, как выйти из такого
дурацкого положения...
- Это мне напоминает, Горжин, Франту Пеха, перевозчика из Радлиц, - не
торопясь, с прохладцей припоминал Швейк. - Он был добрый человек и тоже
хотел помогать народному просвещению. Некий доктор прочел лекцию, в которой
между прочим сказал: "Только упорным и тяжелым трудом завоевывается право на
благосостояние". Лектор уверял, что на земле был бы рай, если бы все люди
работали по-настоящему и если бы на свете все продумывалось основательно и
до конца. И Франта Пех, для того чтобы усвоить это место лекции, заказал
себе после нее два бокала вина и начал все продумывать основательно и до
конца. "Я работаю мало, - говорит он, - но он, этот доктор, ничего не
делает, а люди должны все работать". Так он подходит к Палацкому мосту, а
там при входе стоят два лоботряса и протягивают руку за крейцером8. А он им
и говорит: "И не стыдно вам: двое таких здоровых мужчин, а просите
милостыню". А они ему: "Цыц!" и позвали полицейского. А в это время с
другого берега в дело вмешиваются акцизные чиновники. Франта Пех на них
тоже: "Лучше бы вам не бездельничать, а пойти и поработать. Все надо
продумать". Они, конечно, тоже позвали полицейского. А Франта Пех говорит и
ему: "А ну-ка, голубчик, покажи-ка, как ты работаешь? Что ты сегодня сделал
для обогащения народа?" - "Еще ничего! - перебил тот его. - Именем закона я
вас арестую!" И отвел его в комиссариат. Там Пех твердил одно и то же: "Я им
советовал делать добрые дела. А разве это запрещено законами Австрии?"
Тем не менее его гоняли по всем судам, и в конце концов он получил три
недели за оскорбление должностных лиц. Так вот видите, все великие дела
начинаются с глупостей. Может быть, мы сейчас не были бы здесь, если бы
государства вовремя обменялись нотами. Один от другого не хочет принять
ноту, а мы - страдай!
Наконец через четырнадцать дней ростовская полиция выяснила, что в данном
случае - недоразумение, что действительно вопрос идет о меню, и послала об
этом отношение коменданту города, запрашивая его, к каким результатам привел
допрос трех военнопленных по делу, переданному ему полицией. Это
обстоятельство напомнило генералу о трех заключенных, которых он еще не
видал, поэтому он сейчас же приказал писарю привести их.
Через несколько минут вошел писарь и заявил:
- Они здесь, ваше превосходительство!
- Приведи их сюда!
- Невозможно, ваше превосходительство, - робко сказал писарь, - грязь,
насекомые. Напакостят здесь.
- Ничего, - кивнул генерал. И уже в открытые двери он сказал: - Гони их
сюда!
Итак, три преступника в сопровождении такого же количества казаков с
шашками наголо очутились лицом к лицу со своим судьей. Писарь говорил
правду. Четырнадцать дней они не брились, не мылись и выглядели ужасно.
Рыжая борода Горжина закудрявилась, на лице Швейка торчали космы, на лице
Марека блестели только глаза и зубы.
Генерал заглянул в бумагу, полученную им из полиции, откашлялся и сказал:
- По-русски говорите? Переводчика не надо?
- Нет, ваше высокоблагородие, - сказали они все сразу.
- Превосходительство! - поправил их писарь. Комендант оживился.
- Вас обвиняют в том, что вы в шпионских целях украли меню на здешнем
вокзале, - начал он. - Правда ли это?
- Никак нет, - сказал Горжин, подталкивая локтем Марека, - мы случайно
подняли карточку в коридоре. Мы только интересовались, что ест начальство в
России. Ест ли оно гусей, кур, устриц, как у нас.
- А в Австрию вы не хотели послать эти сведения? У вас начальство хорошо
кушает? - допытывался генерал.
- Да, да, у нас начальство хорошо кусает, - быстро сказал Швейк, не поняв
вопроса генерала.
- И вино есть, и коньяк есть, и ликеры? - интересовался судья.
Горжин принялся перечислять вина, ликеры разных сортов. Генерал с
удовольствием чмокал губами:
- Значит, все есть, все как у нас? И теперь, во время войны?
- И теперь есть, - засвидетельствовал Марек, заметив, что комендант
обращается к нему.
После его ответа генерал нахмурился, сжал зубы и жалобно сказал:
- А у нас все запретили. Вино только за большие деньги можно купить, и то
из-под полы. Ах, ужасная война. - И, обратившись к писарю, он сказал: - Они
люди славные, ни в чем не провинились. Они интересовались только тем, что
ест начальство. Пошли их выкупаться в баню. А потом передай их в городскую
управу. Работу они себе найдут. Люди ученые и сами себя прокормят. Ну, до
свиданья, ребята! Гоните их, молодцов, скорее в баню!
Писарь выдал отобранные у них вещи, казак о. вел их в баню. Там их
выбрили, подстригли, дали чистое белье, и Швейк, принимая рубашку л сестры
милосердия, не мог удержаться, чтобы ее не ущипнуть:
- Ах, сестричка, какая красивая! Вы похожи на одну Маржку Покорную, что
ходила с одним капралом в Риегровы сады.
В городской управе их принял от казака старый близорукий писарь, которому
даже и очки видеть не помогали. Когда казак их втолкнул в дверь и всунул
писарю в руки книжку, чтобы тот расписался в приеме трех штук переданных ему
в исправном виде пленных, писарь заворчал:
- Вот опять хулиганов привел! Черт бы вас с ними взял, с паршивой
сволочью! Все время мне бродяг приводит!
- Вовсе не хулиганы, - сердито сказал Горжин, - мы австрийские пленные.
Мы чехи, славяне, и нас ругать нельзя. Мы пришли в Россию добровольно.
Писарь просиял:
- Много таких еще в Австрии? Вот, голубчик, куда ни пойдешь, везде божий
мир.
- Он говорит, что уже божий мир, - толкнул Швейк Марека, - так нам уже
нечего с ним разговаривать. Я еду домой! - И, не ожидая согласия, он
направился к двери.
- Ты куда? - бросился за ним казак и, схватив его за ранец, потащил
назад.