внимания на его присутствие, называл жену самыми сладкими именами, натирал
ей виски одеколоном, целовал руки. Наконец она открыла глаза, но, увидев
Швейка, вновь упала в обморок.
- Подожди в моем кабинете, - захрипел полковник, выливая на нее целую
бутылку одеколона.
А через минуту до Швейка, размышлявшего о событиях сегодняшнего дня,
донесся отчаянный плач баронессы, жалобы на портного, который, примеряя ей
бальное платье, преступно хотел воспользоваться ее обморочным состоянием,
ругань Швейка, "этой скотины, у которой нет понятия о женском стыде", и
успокаивающие нежные слова полковника. Потом полковник прошел в кабинет и
вынул из ящика револьвер.
- Знаешь, что это такое?
- Так точно, знаю, - искренне сказал Швейк. - Это у нас называется
браунингом. Из такой штуки у нас стрелял вор Бучек в сыщиков, когда они
пришли его арестовывать, а Принцип застрелил из него Фердинанда австрийского
в Сараеве. Не всякий принцип бывает безопасный.
Но Клаген, поднося ему револьвер к носу, сказал холодно:
- Молчать! Еще одно слово - и ты получишь пулю в лоб. Не уходи отсюда!
Останешься здесь!
Затем Швейк услышал звонок и голос Клагена, приказывающего: "Сейчас же,
сейчас же, моментально!" - и барон снова подошел к нему. Через несколько
минут вошла горничная и, полуоткрыв двери, сказала:
- Ваше высокоблагородие, фельдфебель с солдатами пришел и ожидает
приказаний.
- Войди сюда! - отчетливо приказал Клаген. Он шепнул что-то фельдфебелю,
тот взял под козырек.
- Слушаю, ваше высокоблагородие, - и побежал за солдатами.
Комната Швейка была пуста, на кровати валялось грязное белье, кусок
хлеба, старые ботинки. Пискун убежал со своим ранцем. Дворник Семен Павлович
говорил, что он недавно ушел и больше не возвращался. Солдаты вернулись с
пустыми руками, и Клаген, кусая себе губы, принялся звонить в полицию. Он
заявил, что обокраден австрийцем и просит, чтобы каждый пленный, который
будет арестован в эти дни, был доставлен к начальнику лагеря для опознания.
Баронесса уже отдохнула настолько, что вечером готовилась пойти на
маскарад. Бравый солдат Швейк показал Мареку клочок бумаги, на котором было
написано: "Прощай, Пепик14. Может быть, еще увидимся, и я тебе расскажу, как
все это случилось. Свое намерение я не выполнил, так как в окопах ждала
измена, привет всем. И. П.".
- Как видишь, пискун убежал, произошла ошибка. Он ей примерял платье и
для этого уложил ее на постель. Ну а платье, должно быть, оказалось мятым,
он и захотел выгладить. Но ведь постель-то не пюгельбретт15, дело-то и
сорвалось. А тут еще барон нагрянул. И так я оказался наследником этих
тряпок.
Швейк развесил трико и кальсоны и, укладывая их затем в свой ранец,
продолжал:
- Ох, дружище, и скандал же закатила эта дама! И барон тоже закружился с
ней. Он запретил мне появляться ей на глаза. Я думаю, что она вовсе и не
падала в обморок, она только заливала глаза, и он бы привел ее в чувство
раньше, если бы ударил ее по физиономии. Для женщин тоже нужно иметь
характер! Женщина в доме - это золотой столб, но с него все время нужно
стирать пыль.
Лицо Швейка сияло от удовольствия, которое он испытывал, рассказывая о
столь необычайном происшествии. Потом он высокомерно плюнул и заявил с
огорчением:
- А он - тоже порядочная баба. Он - г...но, а не офицер, а не то, что еще
там оберст. Он должен был ей двинуть хорошенько, а не лепетать: "Ангелочек,
миленькая, солнышко, жемчужина моя!" Ну а она и видит, что он ее любит, она
еще ему, ослу, вот натянет хомут и потом на нем начнет пахать! Она сама
полезла к портному, а муж вместо того, чтобы ее отдубасить, лижет ей руки.
Скажи мне - разве это мужчина? А потом приходит ко мне с револьвером. Жена
ему наставила рога, а он приходит к денщику и требует удовлетворения. Он
такой же, как некий Бартонек из Раковника. который приводил мне собак. У
того тоже была жена - ни одной собаке я не желаю того, что испытал он от
этой женщины. Она его колотила, когда хотела. Вот это была мегера!
Один раз он мне пишет, что у него есть прекрасный сенбернар, и что он бы
его дешево продал. Я и поехал посмотреть. А у них как раз закончилась драка:
она - растрепанная, изодранная, а он сидит под столом. "Ты что там делаешь?"
- спрашиваю я его в недоумении, а он мне на это гордо отвечает: "Я - глава
семейства и сижу там, где хочу!"
Швейк в раздражении схватил самовар и понес его разогревать. Когда
самовар вскипел, он поставил его на стол, налил чаю в чашки и принялся
угощать Марека.
- Так борьба с буржуазией у него и не удалась? - спросил тот. - Куда там
с такими атаками! А куда он убежал, не знаешь?
- Не знаю, - твердо сказал Швейк. - После него у меня осталось его белье,
портянки и вот эта записка. Ведь я же не знаю даже, как его звали, но мы его
найдем, мы с ним еще увидимся! Мы увидимся с ним неожиданно. А что у вас
нового? - обратился Швейк к Мареку.
- У нас ничего особенного; от шведского Красного креста мы получили
тряпки, и теперь торгуем ими на базаре.
Когда Марек уходил, Швейк задержал его в дверях и печально сказал:
- Марек, мы с тобой друзья детства. Если бы что с тобой случилось, дай
мне знать, а я сообщу тебе, если меня застрелит барон. Я себя тут чувствую
как на воде; думаю, что не выдержу здесь до конца войны!
Предчувствие не обмануло Швейка. Баронесса настойчиво старалась подорвать
симпатию к нему полковника, видевшего в Швейке хорошего солдата.
Воевала она с ним по-женски. То ей казалось, что вода в самоваре пахнет
табаком, то она обнаруживала на рубашке своего мужа волос, то упрекала
барона за то, что он перестал следить за собой и что его сапоги уже не
блестят так, как раньше. А когда барон отвечал на это улыбками, благодаря ее
за внимание, которое она ему оказывала, она усиливала свои атаки.