- Как только, господин полковник, я приеду в Прагу, я пошлю вам открытку.
Когда в начале восьмого часа супруги Клаген ехали в открытых санях в
кинематограф, из чайной вышел австрийский пленный, неся на спине ранец, и,
путаясь ногами перед лошадью, пел:
Лежать в лагере - не шутка,
Это, братцы, не беда!
Это бравый солдат Швейк плелся в лагерь, сделав в пути небольшую
остановку.
ЧТО ДЕЛАТЬ?
За короткое время, пока Швейк служил у Клагена, положение в лагере в
корне изменилось. Когда он влез на нары, кое-кто из знавших его на его
вопрос, как они поживают, отвечали:
- Чтобы черт побрал эту жизнь, дружище! И действительно, жить стало
гораздо хуже; начальник лагеря навещал бараки почти каждый день, но не для
того, чтобы выслушивать просьбы пленных и заботиться об улучшении их жизни,
а для того, чтобы стегать плетью каждого, кто попадался ему по дороге. Он
бил людей за непорядок в умывальной, за грязь в уборных, за скверный воздух
в бараках.
Он уже не говорил с ними по-немецки, а только по-русски, и тех, кто не
понимал, он тоже бил. Этой участи не избегали ни немцы, ни венгры. Когда
Швейк через два дня увидал, как в чешском бараке он с плетью гоняется за
пленными и как пленные по-обезьяньи, стараясь избежать ударов, прыгают по
нарам, то он сказал:
- Вот так цирк! Ребята прыгают, чисто обезьяны! Вот если бы ему попался
сейчас под руку пискун, что бы он с ним сделал!
Получился приказ высылать пленных на работы по очистке города, по
подвозке дров и для копания могил на кладбищах. Каждый день из барака
выходили пятьдесят человек, и к вечеру они возвращались голодные,
измученные, обмерзшие, с отмороженными ушами и носами и с почерневшими
пальцами на ногах.
На работы не выгонялся только тот, у кого не было сапог. При
предприимчивости русских солдат и выгоде базарной торговли получалось так,
что когда утром солдаты начинали сгонять пленных на работу, то многие
пленные, снимая валенки или ботинки, подавали их солдату и говорили:
- Земляк, давай целковый!
Солдат брал обувь, платил деньги, а пленный забирался вновь на нары,
крича русскому фельдфебелю, отсчитывающему рабочих:
- Ты же видишь, что я босой и не могу выйти на работу!
И так как те, у кого были сапоги или валенки, спали обутыми, боясь, чтобы
кто-либо не украл обувь, то уже с вечера русские солдаты подходили к ним,
будили их и говорили:
- Эй, голубчик, утром на работу! Как твоя фамилия? У тебя пимы хорошие!
Таким образом, наличие обуви неожиданно стало служить поводом для
отправки пленного на работу, поэтому многие предпочитали немедленно, ночью
же, отправить ее на базар, в связи с чем цены на обувь упали так, что
высокие сапоги легко можно было проесть за неделю. Сахар перестали выдавать,
хлеба убавили, к обеду давали только рыбу. Старикашка, согревавший воду для
чая, был так развращен, что тому, кто не давал ему копеечку, он не давал
кипятку. В конце концов многие оказались вынужденными посылать с себя белье
на базар, и некоторые продавали свои запасные мундиры. Лагерь быстро
превращался в сборище оборванцев и босяков. Вечером, когда они все стояли
между нарами на поверке, Швейк сказал:
- Тут как на балу бродяг! Кто хочет получить первую премию?
Фельдфебель, бравый Петр Осипович, днем водил в бараки мужиков из
деревень и ремесленников из города, подыскивавших себе рабочих. Увидев
пленных, они почесывали затылки и говорили:
- Холодно у нас. Морозы большие, и снегу много. Не замерзли бы они у нас!
Ну, мы придем аж весной, когда можно будет босиком ходить!
Однажды ночью в барак с ревом ворвалась толпа людей и в темноте бросилась
на нары. На вопрос, откуда они, те отвечали со смехом:
- Мы люди православные, православная рота возвращаемся к вам!
- Алло, алло, Марек, Горжин, Гудечек! - звонко кричал Швейк в темноту.
Марек и Горжин пробрались к Швейку, и он их крепко обнял. Затем на его
вопросы Горжин коротко ответил:
- Из-за Гудечека. Этот полковник-пенсионер час тому назад разогнал нас!
Все лопнуло, Гудечек попался с его дочерью. Теперь он арестован.
В ответ на это бравый солдат Швейк только вздохнул:
- С честностью пойдешь дальше всего. Честно начинай, честно и кончай!
Конец венчает дело.
- Да оно, собственно, не стоило бы сюда и ходить, - отозвался Горжин. -
По всему городу говорят, что скоро будет мир. Казаки приехали с фронта. На
позициях выставлены уже белые флаги, и четырнадцать дней не было ни одного
выстрела. А кроме того, говорят, что мы поедем в Россию на работу. Но это,
наверное, утка; они нас будут стягивать к границам, чтобы потом сразу
отправить домой.
Ровно через неделю после этого разговора рано утром их выгнали из
бараков, построили на дворе по четыре человека, а солдаты окружили их так,
чтобы ни один из них не мог убежать. Затем их привели в центр лагеря, к
павильону.
Выставочный павильон оказался пустым; пленные за день до того были из
него выведены в город. Теперь в него согнали обитателей всех бараков и
окружили павильон двойной цепью солдат, получивших приказ никого не
пропускать. И уже только к вечеру пришли доктор, несколько офицеров и
писарей. Фельдфебель произнес короткую речь.
- Вы поедете в Россию на работу. Там вам будет хорошо. Кто болен или
слаб, пусть заявит, его осмотрят доктора. Он останется тут, в лагере, и ему
тоже будет хорошо. Ну так один за другим, к доктору! Заявляйте, только
сперва надо записаться у писаря.
- Он врет, ребята, домой поедем, мир! - крикнул кто-то, - Мне один солдат
говорил, что на фронте уже давно не стреляют, что с фронта уже все уехали