городе колоссальное количество проституток, которыми пользуются русские
офицеры, я уже их обежал и буду для них кое-что шить. Одна из них обещала
меня устроить у адъютанта, да не думаю, чтобы он платил хорошо.
А вечером при свете свечки Марек старался вызубрить по книге "Руководство
воинского фельдшера" советы, как оказывать первую помощь и как лечить людей,
причем он проявил опасение относительно своего права с такими знаниями
решать вопросы о жизни и здоровье людей. Швейк старался его ободрить:
- Я вот тоже пойду грузить сахар, а сам его никогда не грузил. В медицине
многое общеизвестно, много вреда ты там принести не можешь, а тот, кто
захочет умереть, умрет и без медицинской помощи.
Однако это мало утешало Марека. Всю ночь даже и во сне он охал и ахал.
Ему снилось, будто настает день последнего суда, по небу летают ангелы в
униформе и трубят тревогу. Вот земля открывается, из гробов встают скелеты и
собираются огромными толпами перед божьим престолом, и Бог говорит Мареку:
"Эти вот, направо, умерли естественной смертью, рядом стоят убитые на
фабриках во время работы; вон те умерли во время операций, а вон те, которых
больше всего, - погибли во время войны. Да, а вот об этих что-то я ничего не
знаю. Эй, вы, кто вас послал на этот свет?" - вскричал Бог. И Марек увидел,
как из толпы выделился чудовищный скелет и голосом Швейка сказал:
"Вольноопределяющийся девяносто первого полка Марек".
После этих слов все скелеты подняли свои руки и, щелкая зубами, стали
приближаться к Мареку. Марек протянул руки, чтобы защититься, закричал, и в
этот момент над ним раздался приятный голос Швейка:
- Но-но, не опрокинь мне чай. Ну, так мы уже идем на работу. Выпей, пока
он горячий; посмотри-ка, как ты вспотел!
На дворе складов их ожидал генерал Гавриил Михайлович Чередников со своим
штабом фельдфебелей, распоряжавшихся работами, и снова обратился к ним с
речью. Он говорил, что от усердия пленных, от их совести и заботливости
зависит победа русской армии, чем они должны гордиться; тот, кто бы отверг
эту честь помогать русской армии, во-первых, прежде всего получит по
двадцати пяти горячих, во-вторых, будет расстрелян, и, в-третьих, что даже и
для пленного солдата позорно, - будет повешен.
Под страшным впечатлением этой угрозы пленные вошли в склады, где
хранилось богатство русской армии.
КРАСТЬ И НЕ БОЯТЬСЯ
Я думаю, что всеобщее нарушение правила о неприкосновенности военного
имущества объясняется тем, что люди на войне видели, как это имущество
уничтожается, не принося никому ни пользы, ни удовольствия. Все, что солдаты
брали в руки, все предназначалось к уничтожению, при котором люди вдобавок
еще мучились и страдали. Отсюда появилось стремление уничтожать это
богатство, извлекая при этом максимум личного удовольствия. Все знали, что
государство относится к этому товару-материалу безразлично, что оно
стремится к его уничтожению, поэтому было абсолютно безразлично, изорвет ли
солдат свои сапоги на позиции, или сожжет их на костре в тылу; будет ли
сахар брошен куда-нибудь в реку, или его польют керосином и зажгут, или
кто-либо возьмет его себе, продаст, напьется, поспит с женщиной и таким
образом испытает маленькое удовольствие.
Способность красть - это врожденное свойство людей; люди крадут все, что
возможно. В поле воруют хлеб, в лесу - лес, в банке - деньги. Еще ни разу не
случилось, чтобы кассир был пойман в поле ночью в тот момент, когда он
уносит сноп, точно так же не уличали никогда дровосека в фальшивых записях в
книгах. Большинство людей честны только потому, что им не представлялась
возможность испытать свою честность и не было тех сумм, которые можно было
бы безнаказанно украсть. Человек всегда зависит от различных условий, и
ничто так быстро не меняется, как человеческая мораль, которая через каждый
километр иная. В Младой Болеславе солдат считал бы бесчестным украсть
коробку спичек; но через двадцать часов он же, когда поезд проходил мимо
Пардубице, украл почтовую посылку с детским бельем, которую затем выбросил
из окна.
А поэтому я думаю: воровали во время войны и после войны. Кроме того,
падение нравов объяснялось тем, что всегда приятнее вещь, предназначенную к
уничтожению, украсть для себя, чем позволить украсть ее другому.
Работа на складе, которую должны были исполнять Швейк, Горжин и пискун,
была не сложна: к складам подходил поезд, содержимое его складывали в
отдельные пакгаузы, после чего вагоны нагружали вновь уже определенным
количеством того или другого материала и поезд уходил на фронт.
Таким образом, все, что привозилось на эти склады, предназначалось к
уничтожению, и уже в первый день партия, грузившая сахар, не сочла за грех
прорезать мешок и набить карманы сахаром. То же самое делала и партия,
грузившая консервы, складывавшая белье и т. п. Вечером в бараках начался
настоящий торг, а те, кто был поотважнее, направились с наворованными
рубашками в еврейский квартал.
Аппетит разыгрывался. У евреев в погребах кроме скверного вина и ужасной
водки было спрятано и пиво, крепкое, черное, хорошее пиво, Бог знает как
сваренное. За рубашку давали бутылку такого пива. Поэтому те, кто хотел
прожить хотя бы один день богато, должен был воровать рубашки и кальсоны
целыми дюжинами. Вообще воровали взапуски.
Патриотические речи генерала Чередникова способствовали этому, как пламя
пожару. Подозрительный капитан Бойков завел просмотры у дверей склада, при
которых старый фельдфебель ощупывал каждого, и если он находил что-либо, то
бил украденным по носу. Одно время казалось, что этот способ проверки
честности освежит пленных и предупредит катастрофу.
Но нашлось несколько предприимчивых ребят, которые приходили на работу
совершенно голыми, только в одной шинели, а в полдень возвращались одетыми;
после обеда они опять шли на работу в одних шинелях и к вечеру возвращались
в новой паре белья и в мундире. Этот способ подвергся усовершенствованию, и
многие, особенно люди небольшого роста, надевали в складах на себя по две,
по три смены белья и по два мундира и благополучно проходили мимо
ощупывающего их фельдфебеля.
Эпидемия этого воровства захватила также и Швейка, который ходил на