себе:
"И чего это, ради всего святого, старый пердун от меня хочет?"
Он снова осмотрел подметки, опять постучал, и снова его полковник
приветствовал холодным "здравствуй", после чего снова: "Вон! За двери!"
"Так мы можем играть до самого вечера", - подумал Швейк, поворачиваясь к
дверям, но в это время вмешалась девица:
- Подожди, ну ты его не мучай! Стань, как ты стоял, и сперва скажи:
"Здравия желаю, ваше высокоблагородие!"
- Здрави-ю-роди! - гаркнул Швейк так, как это делали русские солдаты, и
полковник ему милостиво улыбнулся:
- Вот как нужно здравить начальство! Ты меня побрить пришел? А у вас как
здравят начальство? Как у вас обращаются к начальнику? - спрашивал он его
дальше, показывая на стул.
Швейк показал:
- Вот так, но при этом не говорится ни слова.
- Это значит, - презрительно воскликнул полковник, - что офицеры у вас
свиньи и обращаются с вами по-свински.
- Да, да! - в знак согласия закивал Швейк головой. - Так точно,
ваше-родие. Только мы их называем не свиньями, а поросятами. Свиньями у нас
называют дам.
И Швейк остановился взглядом на красавице, вылезавшей из-под офицерской
шинели, которой она была покрыта, так умильно, что она улыбнулась:
- Ты русскую барышню еще не видел?
Швейк приготовил мыло, направил бритву и быстро побрил лицо полковника.
Потом офицер полез в карман и вытащил оттуда трехрублевку:
- Два рубля сдачи есть?
- Нет, ваше высокоблагородие, - искал Швейк в карманах, - только один.
- Александр Алексеевич, - вмешалась в это дело дама в одной рубашке, -
голубчик, ты вчера мне сказал, что у тебя нет ни копейки, а у тебя,
оказывается, целых три рубля. Мне же необходима пудра, а она стоит четыре
рубля. Почему ты, милый, не даешь мне?
Полковник задумался. Затем взял из рук Швейка рубль и вместе со своей
трехрублевкой подал красавице, вежливо извиняясь перед парикмахером:
- Ну, вот видишь, я у тебя занял рубль. Он мне нужен. В другой раз, когда
меня побреешь, я заплачу тебе все сразу.
Швейк как только пришел домой, начал жаловаться:
- Вот это так штука. У него какая-то курва!
Старый Головатенко начал свою деятельность в роте с хорошего. Он приказал
роте построиться и произнес замечательную речь: он-де не пошлет их на работу
до тех пор, пока инженеры не согласятся платить в день двадцать копеек с
человека, согласно закону. А если они не согласятся, пусть работают сами. Во
всяком случае он будет бороться за интересы своих детей пленных до последней
капли крови.
И, сдерживая свое слово, он целых три дня выбрасывал десятников,
приходивших его просить отправить пленных на работу. Затем приехал главный
инженер, и полковник сразился с ним из-за платы перед целой ротой.
- Они работать пойдут, - кричал инженер, - если бы даже умирали с голоду,
на это закон!
- Работать не пойдут, - орал полковник, - пока вы на заплатите и за
прошлое и не дадите гарантии; для этого есть закон!
Они, грозя донесением друг на друга, ругались до самого обеда, в то время
как пленные расположились на солнце и искали вшей.
На другой день по всей деревне прогремел победоносный голос полковника:
- Вот, ребята, деньги получите! Инженер, так его мать, выдал
подтверждение.
На работу идти было уже приятнее. Было тепло, поля высохли, березы
наливали почки. А над полотном весело летали журавли и жужжали немецкие
аэропланы.
Тысячи солдат шли в это время на фронт. Они уходили свежими, молодыми,
здоровыми, а через два дня разбитыми, искалеченными их возвращала полевая
дорога. Русские готовились к наступлению.
Об этом писали газеты, подготавливая читателей к важным событиям на
фронте. И в один из вечеров русские начали атаку бомбардировкой из орудий.
Весь горизонт был освещен ракетами, гранатами и шрапнелью, земля тряслась
и гудела, окна звенели, и во всей деревне никто не спал.
- Конец Габсбургской династии, - заметил Горжин. - Теперь русские не
остановятся аж до самой Вены. Они возьмут ее раньше, чем Берлин.
- Им давно бы там нужно быть, - ответил пискун. - Уж давно бы нужно эту
дрянь оттуда выгнать. - Но через минуту добавил: - Да где там! Из этого
ничего не выйдет. Народам поможет только революция, восстание, результатом
которых будет образование соединенных республик.
Орудия гремели, как в судный день. Все напряженно прислушивались. Гул
орудий приближался.
- Братцы, кажется, придется удирать, - вздохнул Горжин и отправился
упаковывать свой ранец.
Орудийные выстрелы на минуту прекратились, потом совершенно затихли, а
через некоторое время снова начались, но уже вдали. Русские наступали. Марек
вошел взволнованный в комнату:
- Братцы, сейчас поворачивается колесо истории, и оно нас или вынесет
наверх, или мы окажемся под ним и будем раздавлены. Ты что думаешь, Швейк?
Швейк приподнялся, оперся о локти и сказал:
- Я думаю... братцы, я хочу знать, как действительно любят друг друга
ежи? Да ведь им колко! Как они только при этом стоят?
- Вот он вам, феноменальный идиот, - рассмеялся пискун, - я думаю, что
Германия и наша развалина во всяком случае...
- Я тоже думаю, - упрямо продолжал Швейк, - что им должно быть очень
больно, но что же им делать, раз им надо иметь детей. Они становятся на
задние ножки и обнимаются.
А позднее, когда Марек с пискуном спорили еще о судьбе центральных
держав, бравый солдат Швейк, разрешив загадку природы, спокойно уснул.