Кто-то, обнаружив за двором лес, предложил развести костер. Человек
двадцать побежали за дровами и притащили в сарай обломки стволов, ветки и
корни. Развели огонь, все уселись вокруг него и начали рассуждать о своем
положении и ругать Россию. Вдруг откуда-то из темноты раздался голос, явно
незнакомый:
- Да, братцы, я исколесил весь свет, но таких порядков, какие здесь, еще
нигде не видел. Порко дио17. Ох, что я перенес в этих окопах!
- Ты правильно говоришь, дружище, - согласился Швейк, - но скажи-ка,
голубчик, откуда ты между нами взялся? Раньше я тебя в роте не видал.
- Ты меня и видеть не мог, - ответил незнакомец, - я работал в той роте,
мимо которой вы проходили; ну понравились вы мне, я и пристал к вам. -
Человек заметил, что все им заинтересовались, и продолжал: - Ничего во мне
особенного нет. Собака как собака, оборванец как оборванец, пленный как
пленный. У нас был, братцы, большой город. Хлеба не давали по неделям, а о
сахаре мы уже и забыли, каков он с виду. Так вот я и решил: дай с этой ротой
допытаю счастья! Если мне не понравится - пойду дальше. Так я и путешествую
вот с зимы, но хорошего еще ничего не видел,
- А ну-ка, приятель, выйди, - попросил Горжин, - пусть на тебя все
посмотрят, по словам-то видно, что ты неплохой.
Незнакомец встал и вошел в полосу света. Оборванцем назвать его было
нельзя, так как его одежда была покрыта тысячью заплат. Маленькие, большие,
разных цветов и из разной материи заплаты лежали одна на другой. В других
отношениях это был обыкновенный человек, ничем от остальной массы пленных не
отличавшийся. Его своеобразные заплаты, возбуждающие любопытство, скорее
говорили о его уменье приспособляться к обстановке и остроумии.
- Первое время я тоже ходил разбитым, как турецкая шлюпка, ну а потом
помаленьку стал справляться. Братцы, эта война будет продолжаться не менее
десяти лет. Это убийство кончится тем, что не будет ни картошки, ни грибов,
ни иголок, ни ниток, нельзя будет нигде достать куска бумажной материи или
куска кожи. Люди будут ходить босыми, как собаки, а на ребрах будут играть,
как на фортепьяно. Тот, кто в состоянии будет прикрыть свою наготу мучным
мешком, тот будет считаться аристократом, и тогда...
- Пророчество слепого холостяка: - заметил Швейк.
- ...тогда будет конец войне, - сказал человек, невозмутимо продолжая
свою речь. - Тогда народы поймут, что они идиоты, и всыплют своим
правительствам по первое число. К этому дню я готовлюсь, я латаю, я шью,
чтобы не стыдиться своей наготы.
Пророчества незнакомца всех испугали.
- Да не может быть, неужели десять лет, не сошел ли ты с ума, бросьте его
в огонь! - кричали взволнованные слушатели.
Но тот не позволял себя перебивать. Он продолжал приводить различные
доказательства, утверждая, что война будет продолжаться до тех пор, пока вся
Европа не будет уничтожена. Его доводам начинали поддаваться, и он,
почувствовав доверие, под конец сказал, что необходимо поднимать восстания в
армиях, надо уговаривать солдат расходиться по домам, а тех, кто этому будет
противиться, сажать на штыки.
Он разошелся, топал ногами, кричал:
- Вы увидите, рано или поздно, а я окажусь прав! Все исполнится, не будь
я Смочек! Я человек ученый и мог бы быть майором, но я увлекся водкой. Мне,
собственно, наплевать на всех "порядочных" людей. Я работал на дорогах в
Венгрии, я копал Симплонский туннель, и я вам говорю, что прежде всего мы
должны побить этих "порядочных" людей! Пусть вам в этом помогут Бог-отец,
Бог-сын и Святой дух.
За эффектный конец этой речи его наградили аплодисментами; русские
солдаты тоже согласились с его доводами.
- Я думаю, ребята, что вы меня не выдадите. Я немного поем с вами щей, а
хлеба-то как-нибудь сам достану.
Закончив свою речь, он протянул ноги к огню и до самого утра не
проговорил ни слова.
Утром, в шесть часов, пришел полковник в сопровождении Евгении
Васильевны, вставший рано для того, чтобы познакомиться с инженерами.
Головатенко так и сахарил:
- Ну, дети, хорошо выспались? Было холодно? Ничего, скоро будет лето, а
тогда из-за жары не уснешь. Чай уже пили? Очень хорошо, время идти на
работу, вас ожидают инженеры в семь часов. Ну, стройтесь, деточки,
стройтесь!
Зловещее молчание, которым было принято его заявление о том, что хлеба и
еды опять не будет, приобретало все более острую форму; пленные наклонили
головы друг к другу и совещались. Смочек сказал:
- Выбрать пять человек! Пускай они будут говорить за всю роту, но все как
один должны стоять за них.
- Ну, хлопцы, нечего больше анекдоты рассказывать, - напирал полковник. -
Двести человек выходи на работу! Так приказало главное начальство, я не
виноват, что наши там у вас хуже работают, чем вы здесь; там их в плуги
запрягают, а вы здесь с лопаткой забавляетесь. А ну-ка, - закричал он
русским солдатам, - ставьте их, сукиных детей, в ряды, а я буду считать. Ну,
братья славяне, на работу по закону!
- Пошел к черту со своими законами! - воскликнуло почти полроты сразу, а
пять выбранных делегатов подошли к полковнику с таким заявлением:
- На работу не пойдем до тех пор, пока не будет хлеба и харчей. И за те
дни, которые были в дороге. Интендантство вам дает на это деньги, а мы
ничего не получаем из того, что нам полагается. Для этого есть закон!
Полковник посинел от злости:
- Так вы бунтовать? Отказ в повиновении, восстание? Каждому пятому из
роты я прикажу пустить пулю в лоб!
Он судорожно хватался за револьвер, но футляр его оказался пустым. Тогда
он крикнул солдатам:
- Патроны есть? Зарядить винтовки! Эй, сукины сыны, австрийцы, стрелять
будем!
Конвоиры сняли винтовки с плеч, глупо посматривая на взводного. Тот пожал
плечами и стал шептать полковнику:
- Ваше высокоблагородие, вы сами стрелять не смеете! Нужно доложить