- Я - мисс Акридж, - сказала другая женщина. - Познакомьтесь! Мисс
Уоттерсон - мистер Коркоран.
Мне был нанесен жестокий удар. Я не сразу оправился от изумления. Судя по
рассказам Акриджа, его тетка была старая ведьма, чопорная, с тонкими злыми
бровями. Мне и в голову никогда не приходило, что у нее такие добрые
голубые глаза. Теперь я не понимал, что Акридж находил в ней страшного.
- Надеюсь, вы ничего не имеете против того, чтобы мисс Уоттерсон
присутствовала при нашей беседе? - сказала она, очаровательно улыбаясь. -
Мисс Уоттерсон зашла ко мне потолковать о бале, который устраивает клуб
"Перо и Чернила". Она не будет нам мешать. Не так ли?
- Конечно, конечно, - забормотал я как мог любезнее. - О, что вы, конечно!
- Садитесь, пожалуйста.
- Благодарю вас, благодарю вас.
Старая дева с ястребиным лицом встала и отошла к окну.
- Теперь нам совсем удобно, - сказала тетка Акриджа.
- О, еще бы! - промямлил я.
Черт побери, мне нравилась эта женщина.
- Скажите, мистер Коркоран, - начала тетка Акриджа, - вы работаете в
редакции "Женского Мира"? Это мой любимый журнал. Я читаю его каждую неделю.
- У меня нет постоянной работы в редакции, но редактор иногда вызывает меня
и дает мне разные поручения.
- Понимаю. А кто ваш редактор?
Этот вопрос сбил меня с толку. Она, конечно, задала его мне, чтобы
облегчить для меня начало разговора, но невольно поставила меня в
безвыходное положение. Я тщетно напрягал мозги, стараясь вспомнить хоть
одну фамилию, но от волнения мысли мои спутались, и я не мог придумать ни
одной.
- Я вспоминаю, вспоминаю, - сказала вдруг тетка Акриджа к глубочайшему
моему облегчению. - Вашего издателя зовут мистер Джевонс, не правда ли? Я
однажды встретилась с ним на званом обеде.
- Джевонс... - пробормотал я. - Вы правы. Джевонс!
- Высокий мужчина с такими светлыми усиками?
- Да, усики у него довольно светлые.
- Итак, значит, он прислал вас интервьюировать меня?
- Да.
- А о каком из моих романов вы хотели бы поговорить со мной?
Я уже совсем освоился было со своим положением, но этот вопрос снова выбил
меня из колеи. Какой дурак этот Акридж! Ведь он не догадался сказать мне,
как называется хотя бы один ее роман.
- Э... о... я хотел бы поговорить с вами обо всех ваших романах, -
торопливо сказал я.
- Понимаю. Обо всей моей литературной работе.
- Именно, - сказал я.
Мне опять стала нравиться эта симпатичная женщина.
- Может быть, читателям "Женского Мира" будет интересно знать, какой из
моих романов я сама люблю больше всех?
- О, безусловно, безусловно!
- Нелегко автору ответить на такой вопрос, - сказала тетка Акриджа. - Все
мои книги - мои дети. Каждая из них мне чем-нибудь дорога.
- Понимаю, - ответил я, - понимаю.
- А какую из моих книг любите больше всех вы, мистер Коркоран?
Я почувствовал, что попал в ловушку. Такие ощущения бывают только в
кошмарах. Из шести корзинок шесть японских собачек, не мигая, смотрели на
меня.
- Э... о... я люблю все ваши книги, - услышал я чей-то хриплый голос. По
всей вероятности, это был мой собственный голос, но я не узнал его.
- Ах, как это мило с вашей стороны, - сказала тетка Акриджа. - Я польщена и
тронута. Многие критики утверждают, что я пишу очень неровно и наряду с
хорошими вещами у меня есть плохие. Приятно встретиться с человеком,
который держится другого мнения. Мне лично больше всего нравится моя
повесть "Сердце Аделаиды".
Кивком головы я выразил полное одобрение этому выбору. Огромная тяжесть
упала с моего сердца. Я снова обрел возможность свободно дышать.
- Да, - сказал я, задумчиво хмуря брови, - пожалуй, "Сердце Аделаиды" -
лучшее ваше произведение. В нем столько гуманности, - добавил я, думая что
это замечание вполне безопасно.
- А вы читали "Сердце Аделаиды", мистер Коркоран?
- О, еще бы!
- Ну, как вам понравилось?
- Сверхъестественно!
- А как вы относитесь к тем критикам, которые утверждают, что некоторые
места этой повести слишком неприличны?
- Я считаю, что эти критики ничего не понимают в искусстве.
Тут только я начал догадываться, в чем дело. Раньше я принимал ее за
сочинительницу высоконравственных, поучительных стародевьих книжонок, но
теперь понял, что ошибался. Она, безусловно, пишет эротические дамские
романы, которые не допускаются в общественные библиотеки.
- "Сердце Аделаиды" написано смело и дерзко, - продолжал я, - но тот, кто
назвал эту книгу неприличной, совершил глупейшую ошибку. Неприлично? Нет,
ни в каком случае!
- А что вы думаете о сцене в оранжерее?
- Лучшее место в книге! - уверенно сказал я.
Милая улыбка заиграла у нее на устах. Акридж был прав. Похвали ее писания,
и ребенок сможет есть из ее рук! Теперь я уже жалел, почему я не читал ее
книг. Тогда я мог бы упомянуть о каких-нибудь других подробностях и сделать
ее еще счастливее.
- Я так рада, что вам понравилась эта сцена, - сказала она. - Ваша похвала
придает мне смелости.
- О нет, что вы! - скромно пробормотал я.
- Нет, теперь я действительно буду смелее работать, благодаря вашим словам.
Ведь я только сегодня начала писать эту книгу. Сегодня утром я окончила
первую главу "Сердца Аделаиды".
Она продолжала улыбаться так нежно, что я не сразу понял весь ужас моего
положения.
- "Сердце Аделаиды" - мой будущий роман, который еще не написан. Сцена в
оранжерее, которая вам так понравилась, будет только в середине этой
книжки. Я собиралась начать ее в конце следующего месяца. Как странно, что
вы уже с нею знакомы.
Мне казалось, что подо мной обрушился пол. Любезность этой женщины только
увеличивала мучительную трудность моего положения. Теперь только я понял,
как ошибался, думая, что у этой женщины добрые глаза. Они сверкали злобным,
холодным светом. Она глядела на меня, как кошка, вдоволь поигравшая с
мышкой и теперь решившая ее съесть. Вот почему Акридж так боится ее! Этот
взор мог бы нагнать ужас на самого бесстрашного человека в мире.
- Меня удивляет, - продолжала она, - каким образом вы могли прийти