ей говорить о том, что не она виновата, а он виноват, что он не так жил,
как нужно, - она не поймет и не захочет понять, оттого что в этом у ней
была какая-то радость и, может быть, гордость.
И он хотел уж уходить, но вдруг что-то остановило его. Он долго стоял
посреди комнаты, напряженно думая, странное успокоение пришло к нему. И
он, оглядев комнату Тамары, бессмысленно улыбаясь, вышел.
Он вышел на улицу, прошел два квартала, надел фуражку. Остановился.
- Что такое?
В тот момент, когда он стоял в ее комнате, какая-то счастливая мысль
мелькнула в его уме. Он забыл ее...
Какая-то мысль, исход какой-то, от которого на мгновение стало ясно и
спокойно.
Аполлон Перепенчук стал вспоминать каждую мелочь, каждое слово. Не
уехать ли? Нет... Не поступить ли в письмоводители? Нет... Он забыл.
Тогда он бросился опять к ее дому. Да, конечно, он должен сейчас, сию
минуту, проникнуть в ее дом, в комнату ее и там, придя на старое место,
вспомнить эту проклятую мысль.
Он подошел к двери. Хотел постучать. Но вдруг заметил - дверь откры-
та. За ним не заперли. Он тихо прошел по коридору, никем не замеченный,
и остановился на пороге Тамариной комнаты.
Тамара плакала, ничком уткнувшись в подушки. В руке она держала его
фотографию, его - Аполлона Перепенчука.
Пусть на этом месте читатель плачет, сколько ему угодно, - автору все
равно, ему ни холодно, ни жарко. Автор бесстрастно переходит к дальней-
шим событиям.
Аполлон Перепенчук посмотрел на Тамару, на карточку в ее руке, на ок-
но, на цветок, на вазочку с пучком сухой травы и вдруг вспомнил.
- Да!
Тамара вскрикнула, увидав его. Он бросился прочь, стуча сапогами. За
ним бежал кто-то из кухни.
Аполлон Семенович выбежал на улицу. Пошел быстро по Проломной. Потом
побежал. Провалился в рыхлый снег. Упал. Встал. Опять побежал.
- Вспомнил!
Он бежал долго, задыхаясь. Уронил фуражку и, не стараясь ее найти,
бросился дальше. В городе было тихо.
Ночь. Перепенчук бежал.
И вот уже окраина города. Слобода. Заборы. Семафор.
Будки. Канава. Полотно.
Аполлон Перепенчук упал. Пополз. И, уткнувшись в рельсы, лег.
- Вот эта мысль.
Он лежал в рыхлом снегу. Сердце его переставало биться. Ему казалось,
что он умирает.
Кто-то с фонарем прошел два раза мимо него и, снова вернувшись, пих-
нул его ногой в бок.
- Ты чего? - сказал мужик с фонарем. - Чего лег?
Перепенчук молчал.
- Чего лег? - с испугом повторил мужик. Фонарь В его руке дрожал.
Аполлон Семенович поднял голову. Сел.
- Люди добрые... Люди добрые... - сказал он.
- Какие люди? - тихо сказал мужик. - Да ты чего надумал-то? Пой-
дем-кось в будку. Я здешний... Стрелочник...
Мужик взял его под руку и повел в сторожку.
- Люди добрые... Люди добрые... - бормотал Перепенчук.
Вошли в сторожку. Душно. Стол. Лампа. Самовар.
За столом сидел мужик в расстегнутой поддевке. Баба щипцами крошила
сахар.
Перепенчук сел на лавку. Зубы его стучали.
- Ты чего лег-то? - спросил опять стрелочник, подмигивая мужику в
поддевке. - Не смерти ли захотел?
Или рельсину, может, открутить хотел? А?
- А чего он? - спросил мужик в поддевке. - Лег, что ли, на рельсы?
- Лег, - сказал стрелочник. - Я иду с фонарем, а он лежит, как ма-
ленький, уткнувшись харей в самую то есть рельсину.
- Гм, - сказал мужик в поддевке, - сволочь какая.
- Подожди, - сказала баба, - не ори на него. Видишь, трясется чело-
век. Не из радости трясется. На-кось чайку, попей.
Аполлон Перепенчук, стуча по стакану зубами, выпил.
- Люди добрые...
- Обожди, - сказал стрелочник, снова подмигивая и для чего-то толкая
под бок мужика в поддевке. - Дайкось я его спрошу по порядку.
Аполлон Семенович сидел неподвижно.
- Отвечай по порядку, как на анкете, - строго сказал стрелочник. -
Фамилия?
- Перепенчук, - сказал Аполлон Семенович.
- Так, - сказал мужик. - Не слыхал.
- Лет от роду?
- Тридцать два.
- Зрелый возраст, - сказал мужик, чему-то радуясь. - А мне пятьдесят
первый, значит... Возраст все-таки... Безработный?
- Безработный...
Стрелочник усмехнулся и снова подмигнул.
- Эта худа, - сказал он. - Ну, а ремесло какое понимаешь? Знаешь ли
какое ремесло?
- Нет...
- Эта худа, - сказал стрелочник, покачав головой. - Как же это, брат,
без рукомесла-то жить? Это, я тебе скажу, немыслимо худа. Человеку нужно
непременно понимать рукомесло. Скажем, я - сторож, стрелочник.
А теперь, скажем, поперли меня, сокращенье там или что иное... Я от
этого, братишка, не пропаду. Я сапоги знаю работать. Буду я работать са-
поги, рука сломалась - мне и горюшка никакого. Буду-ка я зубами веревки
вить.