Вот она какое дело. Как же это можно без рукомесла.
Нипочем не можно... Как же существуешь-то?
- Из дворян, - усмехнулся мужик в поддевке. - Кровь у них никакая...
Жить не могут. В рельсы тюкаются.
Аполлон Перепенчук встал и хотел уйти из будки.
Сторож не пустил, сказал:
- Сядь. Я тебя сейчас великолепно устрою.
Он подмигнул мужику в поддевке и сказал:
- Вася, ты бы его присобачил по своему делу. Дело у тебя тихое, каж-
дый понимать может. Что ж безработному человеку гибнуть?
- Пущай, - сказал мужик, застегивая поддевку, - это можно: приходи-ка
ты, гражданин, на Благовещенское кладбище. Спроси заведующего. Меня то
есть.
- Да пущай он с тобой пойдет, Вася, - сказала баба. - Мало ли что
случится.
- А пущай! - сказал мужик, вставая и надевая шапку. - Идем, что ли.
Прощайте.
Мужик вышел из будки вместе с Аполлоном Перепенчуком.
Аполлон Семенович Перепенчук вышел в третий и последний период своей
жизни - он вступил в должность нештатного могильщика. Почти год Аполлон
Семенович проработал на Благовещенском кладбище. Он снова чрезвычайно
переменился.
Он ходил теперь в желтых обмотках, в полупальто, с медной бляхой на
груди - N3. От спокойного, бездумного лица его веяло тихим блаженством.
Все морщины, пятна, угри и веснушки исчезли с его лица. Нос принял преж-
нюю форму. И только глаза порою пристально и не мигая останавливались на
одном предмете, на одной точке этого предмета, ничего больше не видя и
не замечая.
В такие минуты Аполлон думал, вернее - вспоминал свою жизнь, свой
пройденный путь, и тогда спокойное лицо его мрачнело. Но воспоминанья
эти шли помимо его воли - он не хотел думать и гнал от себя все мысли.
Он сознавал, что ему не понять, как надо было жить и какую ошибку он со-
вершил в своей жизни. Да и была ли эта ошибка? Может быть, никакой ошиб-
ки и не было, а была жизнь, простая, суровая и обыкновенная, которая
только немногим позволяет улыбаться и радоваться.
Однако все огорчения были теперь позади. И счастливое спокойствие не
покидало больше Аполлона Семеновича. Теперь он всякое утро аккуратно
приходил на работу с лопатой в руках и, копая землю, выравнивая стенки
могил, проникался восторгом от тишины и прелести новой своей жизни.
В летние дни он, проработав часа два подряд, а то и больше, ложился в
траву или на теплую еще, только что вырытую землю и лежал не двигаясь,
смотря то на перистые облака, то на полет какой-нибудь пташки, то просто
прислушивался к шуму благовещенских сосен. И, вспоминая свое прошлое,
Аполлон Перепенчук думал, что никогда за всю свою жизнь он не испытывал
такого умиротворения, что никогда он не лежал в траве и не знал и не ду-
мал, что только что вырытая земля - тепла, а запах ее слаще французской
пудры и гостиной. Он улыбнулся тихой, полной улыбкой, радуясь, что он
живет и хочет жить.
Но однажды Аполлон Семенович Перепенчук встретил Тамару под руку с
каким-то довольно важного вида иностранцем. Они шли по тропинке Ксении
Блаженной и о чем-то беспечно болтали.
Аполлон Перепенчук крался за ними, прячась, как зверь, за могилами и
крестами. Парочка долго гуляла по кладбищу, затем, найдя полуразрушенную
скамейку, они сели, сжав друг другу руки.
Аполлон Перепенчук бросился прочь. Но это было только раз Дальше
жизнь опять пошла спокойная и тихая. Дни шли за днями, и ничто не омра-
чало их тишины. Аполлон Семенович работал, ел, лежал в траве, спал Иног-
да он ходил по кладбищу, читал трогательные и аляповатые надписи, приса-
живался на ту или на другую забытую могилу и сидел не двигаясь и ни о
чем не думая.
Девятнадцатого сентября по новому стилю Аполлон Семенович Перепенчук
помер от разрыва сердца, работая над одной из могил.
А семнадцатого сентября, то есть за два дня до его смерти, от родов
скончалась Тамара Глоба, урожденная Омельченко.
Аполлон Семенович Перепенчук об этом так и не узнал.
Январь 1923
СТРАШНАЯ НОЧЬ
Пишешь, пишешь, а для чего пишешь - неизвестно.
Читатель небось усмехнется тут А деньги, скажет, деньги-то, скажет,
курицын сын, получаешь. До чего, скажет, жиреют люди.
Эх, уважаемый читатель! А что такое деньги? Ну, получишь деньги, ну,
дров купишь, ну, жене приобретешь какие-нибудь там боты Только и всего
Нету в деньгах ни душевного успокоения, ни мировой идеи.
А впрочем, если и этот мелкий, корыстный расчет откинуть, то автор и
совсем расплевался бы со всей литературой. Бросил бы писать. И ручку с
пером сломал бы к чертовой бабушке.
В самом деле.
Читатель пошел какой то отчаянный Ему, видите ли, в книге охота уви-
деть этакий стремительный полет фантазии, этакий сюжет, черт его знает
какой. А где же все это взять?
Где взять этот стремительный полет фантазии, если автор родился в
мелкобуржуазной семье и если он до сих пор еще не может подавить в себе
мещанских корыстных интересов к деньгам, к цветам, к занавескам и к мяг-
ким креслам?
Иной писатель напишет - ему как с гуся вода. Оп тебе и про луну напи-
шет, и стремительность фантазии пустит, и про диких зверей наплетет, и
на луну своего героя пошлет в ядре в каком-нибудь.
И ничего.