А что слава, то что ж слава? Если о славе думать, то опять-таки какая
слава. Опять-таки неизвестно, как еще потомки взглянут на наши сочинения
и какой фазой земля повернется в геологическом смысле.
Вот автор недавно прочел у немецкого философа, будто вся-то наша
жизнь и весь расцвет нашей культуры есть не что иное, как междуледнико-
вый период.
Автор признается: трепет прошел по его телу после прочтения.
В самом деле. Представь себе, читатель... На минуту отойди от своих
повседневных забот и представь такую картину: до нас существовала ка-
кая-то жизнь и какая-то высокая культура, и после она стерлась. А теперь
опять расцвет, и опять совершенно все сотрется.
Нас-то, может быть, это и не заденет, а все равно досадное чувство
чего-то проходящего, невечного и случайного и постоянно меняющегося зас-
тавляет снова и снова подумать совершенно заново о собственной жизни.
Ты вот, скажем, рукопись написал, с одной орфографией вконец намучил-
ся, не говоря уж про стиль, а, скажем, через пятьсот лет мамонт ка-
кой-нибудь наступит ножищей на твою рукопись, ковырнет ее клыком, поню-
хает и отбросит, как несъедобную дрянь.
Вот и выходит, что ни в чем нет тебе утешенья. Ни в деньгах, ни в
славе, ни в почестях. И вдобавок жизнь какая-то смешная.
Вот выйдешь, например, в поле, за город... Домишко какой-нибудь за
городом. Забор. Скучный такой. Коровенка стоит этакая скучная до слез...
Бок в навозе у ней... Хвостом треплет... Жует... Баба этакая в сером
трикотажном платке сидит. Делает что-то руками. Петух ходит.
Ох, до чего скучно это видеть!
А если в город опять-таки пойти, где светят фонари светлым светом,
где граждане в полном сознании своего человеческого величия ходят взад и
вперед - опять-таки не всегда можно увидеть эту стремительность фанта-
зии.
Ну, ходят.
А пойди, читатель, попробуй, потрудись, пойди за тем человеком -
ерунда может выйти.
Идет, оказывается, человек в долг призанять три рубля денег, или на
любовное свидание он идет. Ну что это такое!
Придет, сядет напротив своей дамы, что-нибудь скажет ей про любовь, а
может, и ничего не скажет, а просто положит руку свою на дамское колено
и в глаза посмотрит.
Или придет человек посидеть у хозяина. Выкушает стаканчик чаю, пос-
мотрится в самовар - мол, рожа какая кривая, усмехнется про себя, на
скатерть варенье капнет и уйдет. Шапку напялит набок и уйдет.
А спроси его, сукинова сына, зачем он приходил, какая в этом мировая
идея или польза для человечества - он и сам не знает.
Конечно, в данном случае, в этой скучной картине городской жизни ав-
тор берет людей мелких, ничтожных, себе подобных и отнюдь не госу-
дарственных деятелей или, скажем, работников просвещения, которые
действительно ходят по городу по важным общественным делам и обстоя-
тельствам.
Этих людей автор никак не имел в виду, когда говорил про дамские,
например, колени или просто, как рожей в самовар смотрятся. Вот эти
действительно, может быть, чего-нибудь думают, страдают, заботятся. Хо-
тят, может быть, чтоб другим поинтереснее жилось. И, может быть, мечта-
ют, чтоб этой стремительности фантазии было побольше.
Автор, заранее забегая вперед, дает эту отповедь зарвавшимся крити-
кам, которые явно из озорничества попытаются уличить автора в искажении
провинциальной действительности и в нежелании видеть положительные сто-
роны.
Действительность мы не искажаем, уважаемые товарищи.
А что видим то, чего бывает, то это абсолютный факт.
Автор вот знал одного такого городского человека. Жил он тихо, как и
все почти живут. Пил и ел, и даме своей на колени руки клал, и в очи ей
глядел, и вареньем на скатерть капал; и три рубля денег в долг без отда-
чи занимал.
Об этом человеке автор и напишет свою очень короткую повесть. А может
быть, эта повесть будет и не о человеке, а о том глупом и ничтожном
приключении, за которое человек, в порядке принудительного взыскания,
пострадал на двадцать пять рублей. Это случилось весьма недавно - в ав-
густе 1923 года.
Фантазией разбавлять этот случай? Создавать занимательную марьяжную
интрижку вокруг него? Нет! Пущай французы про это пишут, а мы поти-
хоньку, а мы помаленьку, мы вровень с нашей возможностью.
А веселого читателя, который ищет бойкий и стремительный полет фанта-
зии и который ждет пикантных подробностей и происшествий, автор с легким
сердцем отсылает к иностранным авторам.
Эта короткая повесть начинается с полного и подробного описания всей
жизни Бориса Ивановича Котофеева.
По профессии своей Котофеев был музыкант. Он играл в симфоническом
оркестре на музыкальном треугольнике.
Может быть, и существует особое специальное название этого инструмен-
та - автор не знает, во всяком случае читателю, наверное, приходилось
видеть в самой глубине оркестра, вправо, сутулого какого-нибудь человека
с несколько отвисшей челюстью перед небольшим железным треугольником.
Человек этот меланхолически позвякивает в свой нехитрый инструмент в
нужных местах.
Обычно дирижер подмигивает для этой цели правым глазом.
Странные и удивительные бывают профессии.
Такие бывают профессии, что ужас берет, как это человек до них дохо-
дит. Как это, скажем, человек додумался по канату ходить, или носом
свистеть, или позвякивать в треугольник.
Но автор не смеется над своим героем. Нет. Борис Иванович Котофеев
был отличного сердца человек, неглупый и со средним образованием.
Жил Борис Иванович не в самом городе, а жил он в предместье, так ска-