на кровати, охватив руками свои колени.
Лукерья Петровна, в стоптанных войлочных туфлях, вошла в комнату и
стала прибирать ее к ночи.
- Сегодня чистописание, завтра рисование, - бормотал Борис Иванович,
слегка покачиваясь на постели. - Так и вся наша жизнь.
Лукерья Петровна оглянулась на мужа, молча и с остервенением плюнула
на пол и стала распутывать свалявшиеся за день свои волосы, стряхивая с
них солому и щепки.
Борис Иванович посмотрел на свою жену и меланхолическим голосом вдруг
сказал:
- А что, Луша, а вдруг да и вправду изобретут ударные электрические
инструменты? Скажем, кнопочка небольшая на пюпитре... Дирижер тыкнет
пальцем, и она звонит...
- И очень даже просто, - сказала Лукерья Петровва. - Очень просто...
Ох, сядешь ты мне на шею!.. Чувствую, сядешь...
Борис Иванович пересел с кровати на стул и задумался.
- Горюешь небось? - сказала Лукерья Петровна, - задумался? За ум
схватился... Не было бы у тебя жены да дома, ну куда бы ты, голоштанник,
делся? Ну, например, попрут тебя с оркестру?
- Не в том, Луша, дело, что попрут, - сказал Борис Иванович. - А в
том, что превратно все. Случай... Почему-то я, Луша, играю на треу-
гольнике. И вообще... Если игру скинуть с жизни, как же жить тогда? Чем,
кроме этого, я прикреплен?
Лукерья Петровна, лежа в постели, слушала мужа, тщетно стараясь раз-
гадать смысл его слов. И, предполагая в них личное оскорбление и претен-
зию на ее недвижимое имущество, снова сказала:
- Ох, сядешь мне на шею! Сядешь, пилат-мученик, сукин кот.
- Не сяду, - сказал Котофеев.
И, снова задохнувшись, он встал со стула и принялся ходить по комна-
те.
Страшное волнение охватило его. Рукой проведя по голове, будто стара-
ясь скинуть какие-то неясные мысли, Борис Иванович снова присел на стул.
И сидел долго в неподвижной позе.
Затем, когда дыхание Лукерьи Петровны перешло в легкий, с небольшим
свистом, храп, Борис Иванович встал со стула и вышел из комнаты.
И, найдя свою шляпу, Борис Иванович напялил ее на голову и в какой-то
необыкновенной тревоге вышел на улицу. Было всего десять часов. Стоял
отличный, тихий августовский вечер. Котофеев шел по проспекту, широко
махая руками. Странное и неясное волнение его не покидало.
Он дошел, совершенно не заметив того, до вокзала.
Прошел в буфет, выпил бокал пива и, снова задохнувшись и чувствуя,
что не хватает дыхания, опять вышел на улицу.
Он шел теперь медленно, уныло опустив голову, думая о чем-то. Но если
спросить его, о чем он думал, он не ответил бы - он и сам не знал.
Он шел от вокзала все прямо и на аллее, у городского сада, присел на
скамейку и снял шляпу.
Какая-то девица с широкими бедрами, в короткой юбке и в светлых чул-
ках прошла мимо Котофеева раз, потом вернулась, потом снова прошла и на-
конец села рядом, взглянув на Котофеева.
Борис Иванович вздрогнул, взглянул на девушку, мотнул головой и быст-
ро пошел прочь.
И вдруг Котофееву все показалось ужасно отвратительным и невыносимым.
И вся жизнь - скучной и глупой.
- И для чего это я жил... - бормотал Борис Иванович. - Приду завтра -
изобретен, скажут. Уже, скажут, изобретен ударный электрический инстру-
мент. Поздравляю, скажут. Ищите, скажут, себе новое дело.
Сильный озноб охватил все тело Бориса Ивановича.
Он почти бегом пошел вперед и, дойдя до церковной ограды, остановил-
ся. Потом, пошарив рукой калитку, открыл ее и вошел в ограду.
Прохладный воздух, несколько тихих берез, каменные плиты могил как-то
сразу успокоили Котофеева. Он присел на одну из плит и задумался. Потом
сказал вслух:
- Сегодня чистописание, завтра рисование. Так и вся наша жизнь.
Борис Иванович закурил папиросу и стал обдумывать, как бы он начал
жить в случае чего-либо.
- Прожить-то проживу, - бормотал Борис Иванович, - а к Луше не пойду.
Лучше народу в ножки поклонюсь. Вот, скажу, человек, скажу, гибнет,
граждане. Не оставьте в несчастье...
Борис Иванович вздрогнул и встал. Снова дрожь и озноб охватили его
тело.
И вдруг Борису Ивановичу показалось, что электрический треугольник
давным-давно изобретен и только держится в тайне, в страшном секрете, с
тем чтобы сразу, одним ударом, свалить его.
Борис Иванович в какой-то тоске почти выбежал из ограды на улицу и
пошел, быстро шаркая ногами.
На улице было тихо.
Несколько запоздалых прохожих спешили по своим домам.
Борис Иванович постоял на углу, потом, почти не отдавая отчета в том,
что он делает, подошел к какому-то прохожему и, сняв шляпу, глухим голо-
сом сказал:
- Гражданин... Милости прошу... Может, человек погибает в эту мину-
ту...
Прохожий с испугом взглянул на Котофеева и быстро пошел прочь.
- А-а, - закричал Борис Иванович, опускаясь на деревянный тротуар. -
Граждане!.. Милости прошу... На мое несчастье... На мою беду... Подайте,
кто сколько может!
Несколько прохожих окружило Бориса Ивановича, разглядывая его с испу-
гом и изумлением.
Постовой милиционер подошел, тревожно похлопывая рукой по кобуре ре-
вольвера, и подергал Бориса Ивановича за плечо.
- Пьяный это, - с удовольствием сказал кто-то в толпе. - Нализался,