черт, в буден день. Нет на них закона!
Толпа любопытных окружила Котофеева. Кое-кто из сердобольных пытался
поднять его на ноги. Борис Иванович рванулся от них и отскочил в сторо-
ну. Толпа расступилась.
Борис Иванович растерянно посмотрел по сторонам, ахнул и вдруг молча
побежал в сторону.
- Крой его, робя! Хватай! - завыл кто-то истошным голосом.
Милиционер резко и пронзительно свистнул. И трель свистка всколыхнула
всю улицу.
Борис Иванович, не оглядываясь, бежал ровным, быстрым ходом, низко
опустив голову.
Сзади, дико улюлюкая и хлопая ногами по грязи, бежали люди.
Борис Иванович метнулся за угол и, добежав до церковной ограды, пе-
репрыгнул ее.
- Здеся! - выл тот же голос. - Сюды, братцы! Сюды, нагоняй!.. Крой...
Борис Иванович вбежал на паперть, тихо ахнул, оглянувшись назад, и
налег на дверь.
Дверь подалась и со скрипом на ржавых петлях открылась.
Борис Иванович вбежал внутрь.
Одну секунду он постоял в неподвижности, потом, охватив голову рука-
ми, по шатким каким-то сухим и скрипучим ступенькам бросился наверх.
- Здеся! - орал доброхотный следователь. - Бери его, братцы! Крой все
по чем попало...
Сотня прохожих и обывателей ринулась через ограду и ворвалась в цер-
ковь. Было темно.
Тогда кто-то чиркнул спичкой и зажег восковой огарок на огромном
подсвечнике.
Голые высокие стены и жалкая церковная утварь осветились вдруг желтым
скудным мигающим светом.
Бориса Ивановича в церкви не было.
И когда толпа, толкаясь и гудя, ринулась в каком-то страхе назад,
сверху, с колокольни, раздался вдруг гудящий звон набата.
Сначала редкие удары, потом все чаще и чаще, поплыли в тихом ночном
воздухе.
Это Борис Иванович Котофеев, с трудом раскачивая тяжелый медный язык,
бил по колоколу, будто нарочно стараясь этим разбудить весь город, всех
людей.
Это продолжалось минуту.
Затем снова завыл знакомый голос:
- Здеся! Братцы, неужели-те человека выпущать?
Крой на колокольню! Хватай бродягу!
Несколько человек бросились наверх.
Когда Бориса Ивановича выводили из церкви, огромная толпа полуодетых
людей, наряд милиции и пригородная пожарная команда стояли у церковной
ограды.
Молча, через толпу, Бориса Ивановича провели под руки и поволокли в
штаб милиции.
Борис Иванович был смертельно бледен и дрожал всем телом. А ноги его
непослушно волочились по мостовой.
Впоследствии, много дней спустя, когда Бориса Ивановича спрашивали,
зачем он это все сделал и зачем, главное, полез на колокольню и стал
звонить, он пожимал плечами и сердито отмалчивался или же говорил, что
он подробностей не помнит. А когда ему напоминали об этих подробностях,
он конфузливо махал руками, упрашивая де говорить об этом.
А в ту ночь продержали Бориса Ивановича в милиции до утра и, составив
на него неясный и туманный протокол, Отпустили домой, взяв подписку о
невыезде из города.
В рваном сюртуке, без шляпы, весь поникший и желтый, Борис Иванович
вернулся утром домой.
Лукерья Петровна выла в голос и колотила себя по грудям, проклиная
день своего рождения и всю свою разнесчастную жизнь с таким человеческим
отребьем, как Борис Иванович Котофеев.
А в тот же вечер Борис Иванович, как и всегда, в чистом, опрятном
сюртуке, сидел в глубине оркестра и меланхолически позвякивал в свой
треугольник.
Был Борис Иванович, как и всегда, чистый и причесанный, и ничего в
нем не говорило о том, какую страшную ночь он прожил.
И только две глубокие морщины от носа к губам легли на его лице.
Этих морщин раньше не - было.
И не было еще той сутулой посадки, с какой Борис Иванович сидел в ор-
кестре.
Но все перемелется - мука будет.
Борис Иванович Котофеев жить еще будет долго.
Он, дорогой читатель, и нас с тобой переживет. Мы так думаем.
1924
О ЧЕМ ПЕЛ СОЛОВЕЙ
А ведь посмеются над нами лет через триста! Странно, скажут, людишки
жили. Какие-то, скажут, у них были деньги, паспорта. Какие-то акты граж-
данского состояния и квадратные метры жилищной площади...
Ну что ж! Пущай смеются.
Одно обидно: не поймут ведь, черти, половины. Да и где же им понять,
если жизнь у них такая будет, что, может, нам и во сне не снилась!
Автор не знает и не хочет загадывать, какая у них будет жизнь. Зачем
же трепать свои нервы и расстраивать здоровье - все равно бесцельно, все
равно не увидит, вероятно, автор полностью этой будущей прекрасной жиз-
ни.
Да будет ли она прекрасна? Для собственного успокоения автору кажет-
ся, что и там много будет ерунды и дряни.