он проскользнет в будущее столетие, наверное, слегка удивится и заполо-
щется на своей сафьяновой козетке.
- Милуша, - скажет он, приглаживая свои усишки, - интересно, скажет.
У них, скажет, какая-то личная жизнь была.
- Андреус, - скажет она грудным голосом, - не мешай, скажет, ради бо-
га, я стихи читаю...
А в самом деле, читатель, какой-нибудь этакий с усиками в его спокой-
ное время прямо нипочем правильно не представит нашей жизни. Он, навер-
но, будет думать, что мы все время в землянках сидели, воробьев кушали и
вели какую-нибудь немыслимую дикую жизнь, полную ежедневных катастроф и
ужасов.
Правда, надо прямо сказать, что многие и не имели так называемой лич-
ной жизни - они отдавали все силы и всю волю для своих идей и для стрем-
ления к цели. Ну, а которые помельче, те, безусловно, ловчились, приспо-
сабливались и старались попасть в ногу со временем, для того чтобы при-
лично прожить и поплотнее покушать.
И жизнь шла своим чередом. Происходили любовь, и ревность, и деторож-
дение, и разные великие материнские чувства, и разные тому подобные
прекрасные переживания. И мы ходили с девушками в кино. И катались на
лодках. И пели под гитару. И кушали вафли с кремом. И носили модные но-
сочки в полоску. И танцевали фокстрот под домашний рояль.
Нет, так называемая личная жизнь шла понемножку, как она всегда и при
всех любых обстоятельствах идет.
И любители такой жизни по мере своих сил приспосабливались и прино-
равливались.
Так сказать, каждая эпоха имеет свою психику. И в каждую эпоху пока
что было одинаково легко или, вернее, одинаково трудно жить.
Вот, для примера, на что уж беспокойный век, ну, скажем, шестнадца-
тый. Нам издали поглядеть - так прямо немыслимым кажется. Чуть не каждый
день в то время на дуэлях дрались. Гостей с башен сбрасывали. И ничего.
Все в порядке вещей было.
Нам-то, с пашей психикой, прямо боязно представить себе подобную их-
нюю жизнь. Для примера, какой-нибудь там ихний феодальный виконт или там
бывший граф идет погулять.
Вот идет он погулять и, значит, шпагу сбоку пришпиливает: мало ли,
кто-нибудь его сейчас, боже сохрани, плечом пихнет или обругает - сразу
надо драться. И ничего.
Идет на прогулку, и даже на морде никакой грусти или паники не напи-
сано. Напротив того, идет и даже, может быть, улыбается и насвистывает.
Ну, жену небрежно на прощанье поцелует.
- Ну, - скажет, - ма шер, я того... пошел прогуляться.
И та - хоть бы что.
- Ладно, - скажет, - не опоздай, скажет, к обеду.
Да в наше время жена бы рыдала и за ноги бы цеплялась, умоляя не вы-
ходить на улицу, или в крайнем случае просила бы обеспечить ей безбедное
существование. А тут просто и безмятежно. Взял шпажонку, поточил ее, ес-
ли она затупилась от прежней стычки, и пошел побродить до обеда, имея
почти все шансы на дуэль или столкновение.
Надо сказать, если б автор жил в ту эпоху, его бы силой из дому не
выкурили. Так бы всю жизнь и прожил бы взаперти, вплоть до нашего време-
ни.
Да, с нашей точки зрения неинтересная была жизнь. А там этого не за-
мечали и жили поплевывая. И даже ездили в гости к имеющим башни.
Так что в этом смысле человек очень великолепно устроен. Какая жизнь
идет - в той он и прелестно живет. А которые не могут, те, безусловно,
отходят в сторону и не путаются под ногами. В этом смысле жизнь имеет
очень строгие законы, и не всякий может поперек пути ложиться и иметь
разногласия.
Так вот, сейчас перейдем к главному описанию, из-за чего, собственно,
и началась эта книга. Автор извиняется, если он чего-нибудь лишнее
сболтнул, не идущее к делу. Уж очень все такие нужные вопросы, требующие
немедленного разрешения.
А что до психики, так это очень верно. Это вполне историей проверено.
Так вот, сейчас со спокойной совестью мы перейдем к воспоминаниям о
человеке, который жил в начале двадцатого века.
По ходу повествования автор принужден будет касаться многих тяжелых
вещей, грустных переживаний, лишений и нужды.
Но автор просит не выносить об этом поспешного заключения.
Некоторые нытики способны будут все невзгоды приписать только револю-
ции, которая происходила в то время.
Очень, знаете, странно, но тут дело не в революции. Правда, революция
сбила этого человека с позиции. Но тут, как бы сказать, во все времена
возможна и вероятна такая жизнь. Автор подозревает, что такие именно
воспоминания могли быть написаны о каком-нибудь другом человеке, жившем
в другую эпоху.
Автор просит отметить это обстоятельство.
Вот у автора был сосед по комнате. Бывший учитель рисования. Он спил-
ся. И влачил жалкую и неподобающую жизнь. Так этот учитель всегда любил
говорить:
- Меня, говорит, не революция подпилила. Если б и не было революции,
я бы все равно спился, или бы проворовался, или бы меня на войне
подстрелили, или бы мне в плену морду свернули на сторону. Я, говорит,
заранее знал, на что иду и какая мне жизнь предстоит.
И это были золотые слова.
Автор не делает из этого мелодрамы. Нет, автор уверен в победном
шествии жизни, вполне годной для того, чтобы прожить припеваючи. Уж
очень много людей сейчас об этом думают и ломают себе головы, стараясь
потрафить человеку в этом смысле.
Конечно, еще, так сказать, пролог истории. Еще жизнь не утряслась.
Говорят, люди двести лет назад чулки-то стали впервые носить.
Так что все в порядке. Хорошая жизнь не за горами.