миллионера автор не утверждает, том более что жизнь миллионера проходит
для автора как в тумане.
Но это дела не меняет, и величественная картина пашей жизни остается
в силе.
Вот тут-то и приходит на ум то обстоятельство, о котором автор уже
имел удовольствие сообщить в своем предисловии. Человек отлично устроен
и охотно живет такой жизнью, какой живется.
Конечно, автор не хочет сказать, что человек - ив данном случае М. П.
Синягин - стал деревянным и перестал иметь чувства, желания, любовь хо-
рошо покушать и так далее.
Нет, это все у него было, но это было уже в другом виде и, так ска-
зать, в другом масштабе, вровень с его возможностями. И страданий от
этого он не чувствовал. И даже прежние огорчения, казалось, были больше
и сильнее.
Чувства автора перед величием природы не поддаются описанию!
Автор должен еще сказать, что он сам находился в те годы в сильной
нужде, и помощь с его стороны родственнику была незначительная. Однако
автор много раз давал ему небольшие суммы, которые Мишель принимал над-
менно и без благодарности.
Но однажды, в отсутствие автора, Мишель снял с вешалки чужое пальто с
обезьянковым воротником и продал его буквально за гроши. После чего он
вовсе перестал ходить и даже перестал раскланиваться с автором.
Конечно, автор понимал его грустное положение и даже одним словом не
заикнулся о краже, но Мишель, чувствуя свою вину, попросту отворачивался
от автора и не хотел вступать с ним ни в какие разговоры.
Об этом автору приходится говорить с чрезвычайно, так сказать, стес-
ненным чувством и даже с сознанием какой-то своей вины, в то время как
никакой вины, в сущности, не было.
Жизнь начинается завтра. Выручка за день.
Ночлежный дом. Сорок лет. Неожиданные мысли. Новое рождение
Автор считает нужным предупредить читателя о том, что наше повество-
вание окончится благополучно и в конце концов счастье вновь коснется
крыльями нашего друга Мишеля Сннягина.
Но пока что нам придется еще немного коснуться коекаких неприятных
переживаний.
И так проходили месяцы и годы. Мишель Синягин побирался и почти вся-
кий день отправлялся на эту свою работу либо к Гостиному двору, либо к
Пассажу.
Он становился к стене и стоял, прямой и неподвижный, не протягивая
руки, но кланяясь по мере того, как проходили подходящие для него люди.
Он собирал около трех рублей за день, а иногда и больше, и вел сносную и
даже сытую жизнь, кушая иной раз колбасу, студень, белый хлеб и так да-
лее. Однако он задолжал за квартиру, не платя за нее почти два года, и
этот долг висел теперь над ним, как дамоклов меч.
Уже к нему в комнату заходили люди и откровенно спрашивали об его
отъезде.
Мишель говорил какие-то неопределенные вещи и давал какие-то неясные
обещания и сроки.
Но однажды вечером, не желая новых объяснений и новых натисков, он не
вернулся домой, а пошел ночевать в ночлежку, или, как еще иначе говорят,
на "гопу", на Литейный проспект.
В ту пору на Литейном, недалеко от Кирочной, был ночлежный дом, где
за двадцать пять копеек давали отдельную койку, кружку чая и мыло для
умывания. Мишель несколько раз оставался здесь ночевать и в конце концов
вовсе сюда перебрался со своим небольшим скарбом.
И тогда началась совсем размеренная и спокойная жизнь без ожидания
каких-то чудес и возможностей.
Конечно, собирать деньги не было занятием слишком легким. Надо было
стоять на улице и в любую погоду поминутно снимать шапку, застуживая
этим свою голову. Но другого ничего пока не было, и другого выхода Ми-
шель не искал.
Ночлежка с ее грубоватыми обитателями и резкими нравами, однако, зна-
чительно изменила скромный характер Мишеля.
Здесь тихий характер и робость не представляли никакой ценности и бы-
ли даже, как бы сказать, ни к чему.
Грубые и крикливые голоса, ругань, кражи и мордобой выживали тихих
людей или заставляли их соответственным образом менять свое поведение. И
Мишель в короткое время изменился. Он стал говорить грубоватые фразы
своим сиплым голосом и, защищаясь от ругани и насмешек, нападал, в свою
очередь, сам, безобразно ругаясь и даже участвуя в драках.
Утром Мишель убирал свою койку, пил чай и, часто не мывшись, торопли-
во шел на работу, иногда беря с собой замызганный парусиновый портфель,
который, как бы сказать, придавал ему особенно четкий интеллигентный вид
и указывал на его происхождение и возможности. Дурная привычка последних
лет - грызть свои ногти - стала совершенно неотвязчивой, и Мишель обку-
сывал свои ногти до крови, не замечая этого и не стараясь от этого от-
выкнуть.
Так прошел еще год, итого почти девять лет со дня приезда в Ленинг-
рад. Мишелю было сорок два года, но опухшее лицо, длинные и седоватые
волосы и рваное тряпье на плечам придавали ему еще более старый и опус-
тившийся вид.
В мае 1929 года, сидя на скамейке Летнего сада и греясь на весеннем
солнце, Мишель незаметно и неожиданно для себя, с каким-то даже страхом
и торопливостью, стал думать о своей прошлой жизни: о Пскове, о жене Си-
мочке и о тех прошлых днях, которые казались ему теперь удивительными и
даже сказочными.
Он стал думать об этом в первый раз за несколько лет. И, думая об
этом, почувствовал тот старый нервный озноб и волнение, которое давно