позади. Скоро мы заживем, как фон-бароны".
Но вдруг раздается свисток.
"Кто-нибудь проштрафился, - говорю я сам себе, - кто-нибудь, навер-
ное, не так улицу перешел. В дальнейшем, вероятно, этого не будет. Не
будем так часто слышать этих резких свистков, напоминающих о проступках,
штрафах и правонарушениях".
Снова недалеко от меня раздается тревожный свисток, и какие-то окри-
ки, и грубая брань.
"Так грубо, вероятно, и кричать не будут. Ну, кричать-то, может быть,
будут, но не будет этой тяжелой, оскорбительной брани".
Кто-то, слышу, бежит позади меня. И кричит осипшим голосом:
- Ты чего ж это, сука, удираешь, черт твою двадцать! Остановись сию
минуту.
"За кем-то гонятся", - говорю я сам себе и тихо, но бодро еду.
- Лешка, - кричит кто-то, - забегай, сволочь, слева. Не выпущай его
из виду!
Вижу - слева бежит парнишка. Он машет палкой и грозит кулаком. Но я
еще не вижу, к кому относятся его угрозы.
Я оборачиваюсь назад. Седоватый почтенный сторож бежит по дороге и
орет что есть мочи:
- Хватай его, братцы, держи! Лешка, не выпущай из виду!
Лешка прицеливается в меня, и палка его ударяет в колесо велосипеда.
Тогда я начинаю понимать, что дело касается меня. Я соскакиваю с ве-
лосипеда и стою в ожидании.
Вот подбегает сторож. Хрип раздается из его груди. Дыханье с шумом
вырывается наружу.
- Держите его! - кричит он.
Человек десять доброхотов подбегают ко мне и начинают хватать меня за
руки.
Я говорю:
- Братцы, да что вы, обалдели! Чего вы с ума спятили совместно с этим
постаревшим болваном?
Сторож говорит:
- Как я тебе ахну по зубам - будешь оскорблять при исполнении служеб-
ных обязанностей... Держите его крепче... Не выпущайте его, суку.
Собирается толпа. Кто-то спрашивает:
- А что он сделал?
Сторож говорит:
- Мне пятьдесят три года - он, сука, прямо загнал меня. Он едет не по
той дороге... Он едет по дорожке, по которой на велосипедах проезду
нет... И висит, между прочим, вывеска. А он, как ненормальный, едет... Я
ему свищу. А он ногами кружит. Не понимает, видите ли. Как будто он с
луны свалился... Хорошо, мой помощник успел остановить его.
- Лешка протискивается сквозь толпу, впивается своей клешней в мою
руку и говорит:
- Я ему, гадюке, хотел руку перебить, чтоб он не мог ехать.
- Братцы, - говорю я, - я не знал, что здесь нельзя ехать. Я не хотел
удирать.
Сторож, задыхаясь, восклицает:
- Он не хотел удирать! Вы видели наглые речи. Ведите его в милицию.
Держите его крепче. Такие у меня завсегда убегают.
Я говорю:
- Братцы, я штраф заплачу. Я не отказываюсь. Не вертите мне руки.
Кто-то говорит:
- Пущай предъявит документы, и возьмите с него штраф. Чего его зря
волочить в милицию? Провинность у него, в сущности, не так крупная.
Сторожу и нескольким добровольцам охота волочить меня в милицию, но
под давлением остальной публики сторож, страшно ругаясь, берет с меня
штраф и с видимым сожалением отпускает меня восвояси.
Я иду со своим велосипедом, покачиваюсь. У меня шумит в голове, и в
глазах мелькают круги и точки.
Я бреду с развороченной душой.
Я по дороге сгоряча произношу нелепую фразу: "Боже мой". Я массирую
себе руки и говорю в пространство:
"Фу!"
Я выхожу на набережную и снова сажусь на свою машину, говоря:
"Ну ладно, чего там. Подумаешь - нашелся фон-барон, руки ему не вер-
ти".
Я тихо еду по набережной. Я позабываю грубоватую сцену. Мне рисуются
прелестные сценки из недалекого будущего.
Вот я, предположим, еду на велосипеде с колесьями, похожими друг на
друга как две капли воды.
Вот я сворачиваю на эту злосчастную аллейку. Чей-то смех раздается. Я
вижу - сторож идет в мягкой шляпе. В руках у него цветочек - незабудка
или там осенний тюльпан. Он вертит цветочком и, смеясь, говорит:
- Ну, куда ты заехал, дружочек? Чего это ты сдуру не туда сунулся?
Экий ты, милочка, ротозей. А ну, валяй обратно, а то я тебя оштрафую -
не дам цветка.
Тут, тихо смеясь, он подает мне незабудку. И мы, полюбовавшись друг
другом, расстаемся.
Эта тихая сценка услаждает мое страдание. Я бодро еду на велосипеде.
Я верчу ногами. Я говорю себе: "Ничего. Душа не разорвется. Я молод. Я
согласен сколько угодно ждать".
Снова радость и любовь к людям заполняют мое сердце. Снова им хочется
сказать что-нибудь хорошее или крикнуть: "Товарищи, мы строим новую
жизнь, мы победили, мы перешагнули через громадные трудности, - давайте
все-таки уважать друг друга".
С переполненным сердцем я вернулся домой и записал эту сценку, кото-
рую вы сейчас читаете.
Это случилось в прошлом году, и с тех пор подобных происшествий с на-
ми уже не было, из чего мы заключаем, что подобное боевое настроение