ще...
- Это ты про что, милый? - не поняли мужички.
- Про что? - обиделся Косоносов. - Про авияцию я. Развивается, этого,
авияция... Тут Россия, а тут Китай.
Мужички слушали мрачно.
- Не задерживай! - крикнул кто-то сзади.
- Я не задерживаю, - сказал Косоносов. - Я про авияцию... Развивает-
ся, товарищи крестьяне. Ничего не скажу против. Что есть, то есть. Не
спорю...
- Непонятно! - крикнул председатель. - Вы, товарищ, ближе к массам...
Косоносов подошел ближе к толпе и, свернув козью ножку, снова начал:
- Так вот, этого, товарищи крестьяне... Строят еропланы и летают пос-
ле. По воздуху то есть. Ну, иной, конечно, не удержится - бабахнет вниз.
Как это летчик товарищ Ермилкин. Взлететь - взлетел, а там как бабахнет,
аж кишки врозь...
- Не птица ведь, - сказали мужики.
- Я же и говорю, - обрадовался Косоносов поддержке, - известно - не
птица. Птица - та упадет, ей хоть бы хрен - отряхнулась и дальше... А
тут накось, выкуси... Другой тоже летчик, товарищ Михаил Иваныч Попков.
Полетел, все честь честью, бац - в моторе порча... Как бабахнет...
- Ну? - спросили мужики.
- Ей-богу... А то один на деревья сверзился. И висит, что маленький.
Испужался, блажит, умора... Разные бывают случаи... А то раз у нас коро-
ва под пропеллер сунулась. Раз-раз, чик-чик - и на кусочки. Где роги, а
где вообще брюхо - разобрать невозможно... Собаки тоже, бывает, попада-
ют.
- И лошади? - спросили мужики. - Неужто и лошади, родимый, попадают?
- И лошади, - сказал Косоносов. - Очень просто.
- Ишь черти, вред им в ухо, - сказал кто-то. - До чего додумались!
Лошадей крошить... И что ж, милый, развивается это?
- Я же и говорю, - сказал Косоносов, - развивается, товарищи
крестьяне... Вы, этого, соберитесь миром и жертвуйте.
- Это на что же, милый, жертвовать? - спросили мужики.
- На ероплап, - сказал Косоносов.
Мужики, мрачно посмеиваясь, стали расходиться.
1923
АРИСТОКРАТКА
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал
рассказывать:
- Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляп-
ке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или
зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней
и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою
идеологию во всем объеме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая
фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.
- Откуда, - говорю, - ты, гражданка? Из какого номера?
- Я, - говорит, - из седьмого.
- Пожалуйста, - говорю, - живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В
седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас,
гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
- Да, - отвечает, - действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глаза-
ми стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц - привыкла. Ста-
ла подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Гри-
горий Иванович.
Дальше - больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а
она велит себя под руку принять. Приму ее под руку и волочусь, что щука.
И чего сказать - не знаю, и перед народом совестно.
Ну, а раз она мне и говорит:
- Что вы, говорит, меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась.
Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в те-
атр.
- Можно, - говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один би-
лет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а
который Васькин - аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин.
Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер,
то ее вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу - ант-
ракт. А она в антракте ходит.
- Здравствуйте, - говорю.
- Здравствуйте.
Интересно, - говорю, - действует ли тут водопровод?
- Не знаю, - говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А
на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предла-
гаю:
- Ежели, говорю, вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь.
Я заплачу.
- Мерси, - говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.
А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что па три пирожных.
Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько