Нужно было достать разрешение, получить зал, осветить его и сгово-
риться с устроителем.
Устроитель был тонкий и ловкий человек. Он категорически уперся на
своем, говоря, что чистая поэзия вряд ли будет доступна провинциальной
публике, и поэтому необходимо разжижить нашу программу более понятными
номерами - музыкой, пением и цирком.
Это, конечно, очень портило нашу программу. Однако спорить мы не ста-
ли - иного выхода не было.
Вечер был назначен на завтра в бывшем купеческом клубе.
Тридцатого сентября, в восемь часов вечера, мы, взволнованные, сидели
за кулисами в специально отведенной для нас уборной.
Зал был набит до последнего предела.
Человек сто красноармейцев, множество домашних хозяек, городских де-
виц, служащих и людей всевозможных свободных профессий ожидали с нетер-
пением начала программы, похлопывая в ладоши и требуя поднятия занавеса.
Первым, как помню, выступило музыкальное трио. Затем жонглер и экс-
центрик. Успех у него был потрясающий. Публика ревела, гремела и вызыва-
ла его бесконечно.
Затем шли наши номера.
Маруся Грекова вышла на эстраду в глухом черном платье.
Когда Маруся появилась на сцене, в публике произошло какое-то неясное
волнение. Публика приподнималась со своих мест и смотрела на пианистку.
Многие хохотали.
Маруся с некоторой тревогой села за рояль и, сыграв короткую вещицу,
остановилась, ожидая одобрения. Однако одобрения не последовало.
В страшном смущении, без единого хлопка, Маруся удалилась за кулисы.
За ней почти немедленно выступил имажинист.
Гром аплодисментов, крики и одобрительный гул не смолкали долго.
Польщенный таким вниманием и известностью даже в небольшом провинци-
альном городе, имажинист низко раскланялся, почтительно прижимая руку к
сердцу.
Он прочел какие-то ядовитые, но неясные стишки и ушел в сильном ду-
шевном сомнении - аплодисментов опять-таки не было.
Буквально не было ни единого хлопка.
Третьим, сильно напуганный, выступил я.
Еще более длительные, радостные крики раздались при моем появлении.
Задняя публика вставала на скамейки, напирала на впереди сидящих и
рассматривала меня, как какое-то морское чудо.
- Ловко! - кричал кто-то. - Ловко, братцы, запущено!
- Ах, сволочь! - визгливо кричал кто-то с видимым восхищением.
Я, в сильном страхе, боясь за свою судьбу и еле произнося слова, на-
чал лепетать свой рассказ.
Публика терпеливо слушала мой лепет и даже подбадривала меня от-
дельными выкриками:
- Ах, сволочь, едят его мухи!
- Крой! Валяй! Дави! Ходи веселей!
Пролепетав рассказ почти до конца, я удалился, с трудом передвигая
ноги. Аплодисментов, как и в те разы, не было. Только какой-то высокий
красноармеец встал и сказал:
- Ах, сволочь! Идет-то как! Гляди, братцы, как переступает нарочно.
Последним должен был выступить лирический поэт.
Он долго не хотел выступать. Он почти плакал в голос и ссылался на
боли в нижней части живота. Он говорил, что он только вчера приехал из
Питера, не осмотрелся еще в этом городе и не свыкся с такой аудиторией.
Поэт буквально ревел белугой и цеплялся руками за кулисы, однако
дружным натиском мы выперли его на сцену.
Дикие аплодисменты, гогот, восхищенная брань - потрясли все зало.
Публика восторженно гикала и ревела.
Часть публики ринулась к сцене и с диким любопытством рассматривала
лирического поэта.
Поэт обомлел, прислонился к роялю и, не сказав ни одного слова, прос-
тоял так минут пять. Затем качнулся, открыл рот и, почти неживой, вполз
обратно за кулисы.
Аплодисменты долго не смолкали. Кто-то настойчиво бил пятками в пол.
Кто-то неистово требовал повторения.
Мы, совершенно потрясенные, забились в своей уборной и сидели, прис-
лушиваясь к публике.
Наш устроитель ходил вокруг нас, с испугом поглядывая на наши поник-
шие фигуры.
Имажинист, скорбно сжав губы, в страшной растерянности сидел на дива-
не, потом откинул свои волосы назад и твердо сказал:
- Меня поймут через пятьдесят лет. Не раньше. Мои стихи не доходят.
Это я теперь вижу.
Маруся Грекова тихо плакала, закрыв лицо руками.
Лирический поэт стоял в неподвижной позе и с испугом прислушивался к
крикам и реву.
Я ничего не понимал. Вернее, я думал, что чистое искусство дошло до
масс, но в какой-то странной и неизвестной для меня форме.
Однако крики не смолкали.
Вдруг послышался топот бегущих ног за кулисами и в нашу уборную вор-
валось несколько человек из публики.
- Просим! Просим! - радостно вопил какой-то гражданин, потрясая рука-
ми.
Мы остолбенели.
Тихим, примиряющим голосом устроитель спросил:
- Товарищи... Не беспокойтесь... Не волнуйтесь... Все будет... Сейчас
все устроим... Что вы хотели?
- Да который тут выступал, - сказал гражданин. - Публика очень даже
требует повторить. Мы, как делегация, просим... Который тут сейчас с пе-
реодеванием, трансформатор.
Вдруг в одно мгновение всем стало ясно. Нас четверых приняли за