как огурчик, к своему приятелю.
И боли сразу будто ослабли. И сердце ничего себе бьется. И здоровье
стало прямо выдающееся.
1925
СТОЛИЧНАЯ ШТУЧКА
В селе Усачи, Калужской губернии, на днях состоялись перевыборы пред-
седателя.
Городской товарищ Ведерников, посланный ячейкой в подшефное село,
стоял на свежеструганных бревнах и говорил собранию:
- Международное положение, граждане, яснее ясного. Задерживаться на
этом, к сожалению, не приходится. Перейдем поэтому к текущему моменту
дня, к выбору председателя заместо Костылева, Ивана. Этот паразит не мо-
жет быть облечен всей полнотой государственной власти, а потому сменяет-
ся...
Представитель сельской бедноты, мужик Бобров, Михайло Васильевич,
стоял на бревнах подле городского товарища и, крайне беспокоясь, что го-
родские слова мало доступны пониманию крестьян, тут же, по доброй своей
охоте, разъяснял неясный смысл речи.
- Одним словом, - сказал Михаиле Бобров, - этот паразит, распроязви
его душу - Костылев, Иван Максимыч, - не могит быть облегчен и потому
сменяется...
- И заместо указанного Ивана Костылева, - продолжал городской оратор,
- предлагается избрать человека, потому как нам паразитов не надобно.
- И заместо паразита, - пояснил Бобров, - и этого, язви его душу, са-
могонщика, хоша он мне и родственник со стороны жены, предлагается изме-
нить и наметить.
- Предлагается, - сказал городской товарищ, - выставить кандидатуру
лиц.
Михайло Бобров скинул с себя от полноты чувств тапку и сделал широки
и жест, приглашая немедленно выставить кандидатуру лиц.
Общество молчало.
- Разве Быкина, что ли? Или Еремея Ивановича Секина, а? - несмело
спросил кто-то.
- Так, - сказал городской товарищ, - Быкина... Запишем.
- Чичас запишем, - пояснил Бобров.
Толпа, молчавшая до сего момента, принялась страшным образом галдеть
и выкрикивать имена, требуя немедленно возводить своих кандидатов в
должность председателя.
- Быкина, Васю! Еремея Ивановича Секина! Николаева...
Городской товарищ Ведерников записывал эти имена па своем мандате.
- Братцы! - закричал кто-то. - Это не выбор - Секип и Миколаев... На-
доть передовых товарищей выбирать... Которые настоящие в полной мере...
Которые, может, в городе поднаторели - вот каких надоть... Чтоб все
насквозь знали...
- Верно! - закричали в толпе. - Передовых надоть... Кругом так выби-
рают.
- Тенденция правильная, - сказал городской товарищ. - Намечайте име-
на.
В обществе произошла заминка.
- Разве Коновалова, Лешку? - несмело сказал ктото. - Он и есть только
один приехадши с города. Он это столичная штучка.
- Лешку! - закричали в толпе. - Выходи, Леша. Говори обществу.
Лешка Коновалов протискался через толпу, вышел к бревнам и, польщен-
ный всеобщим вниманием, поклонился по-городскому, прижимая руку к серд-
цу.
- Говори, Лешка! - закричали в толпе.
- Что ж, - несколько конфузясь, сказал Лешка. - Меня выбирать можно.
Секин или там Миколаев - разве это выбор? Это же деревня, гольтепа. А я,
может, два года в городе терся. Меня можно выбирать...
- Говори, Лешка! Докладывай обществу! - снова закричала толпа.
- Говорить можно, - сказал Лешка. - Отчего это не говорить, когда я
все знаю... Декрет знаю или какое там распоряжение и примечание. Или,
например, кодекс... Все это знаю. Два года, может, терся... Бывало, сижу
в камере, а к тебе бегут. Разъясни, дескать, Леша, какое это примечание
и декрет.
- Какая это камера-то? - спросили в толпе.
- Камера-то? - сказал Лешка. - Да четырнадцатая камера. В Крестах мы
сидели...
- Ну! - удивилось общество. - За что же ты, парень, в тюрьмах-то си-
дел?
Лешка смутился и растерянно взглянул на толпу.
- Самая малость, - неопределенно сказал Лешка.
- Политика или что слямзил?
- Политика, - сказал Лешка. - Слямзил самую малость...
Лешка махнул рукой и сконфуженно смылся в толпу.
Городской товарищ Ведерников, поговорив о новых тенденциях избирать
поднаторевших в городе товарищей, предложил голосовать за Еремея Секина.
Михаиле Бобров, представитель бедняцкого элемента, разъяснил смысл
этих слов и Еремей Секин был единогласно избран при одном воздержавшем-
ся.
Воздержавшийся был Лешка Коновалов. Ему не по душе была деревенская
гольтепа.
1925
СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО
Вчера, граждане, сижу я в Таврическом саду на скамейке. Кручу папиро-