- Вы, старушечка, божий одуванчик, не пихайтесь. Я, говорю, не своей
охотой еду. Меня, говорю, Васька Бочков втравил.
Не сочувствует.
А вечер между тем надвигается. Искры с тепловозу дождем сыплются.
Красота кругом и природа. А только мне неохота на природу глядеть. Мне
бы, думаю, лечь да прикрыться.
А лечь, гляжу, некуда. Все места насквозь заняты.
Обращаюсь к пассажирам:
- Граждане, говорю, допустите хотя в серединку сесть. Я, говорю, сбо-
ку свалиться могу. Мне в Москву ехать.
- Тут, - отвечают, - кругом все в Москву едут. Поезд не плацкартный
все-таки. Сиди, где сидел.
Сижу. Еду. Еще три версты отъехал - нога зачумела. Встал. И гляжу -
третья полка виднеется. А на ней корзина едет.
- Граждане, - говорю, - да что ж это? Человек, говорю, скрючившись
должен сидеть, и ноги у него чумеют, а тут вещи... Человек, говорю,
все-таки важней, чем вещи... Уберите, говорю, корзину, чья она.
Старушечка кряхтя подымается. За корзиной лезет.
- Нет, - говорит, - от вас, дьяволов, покою ни днем ни ночью. На, го-
ворит, идол, полезай на такую верхотуру. Даст, говорит, бог, башку-то и
отломишь на ночь глядя.
Я и полез.
Полез, три версты отъехал и задремал сладко.
Вдруг как пихнет меня в сторону, как кувыркнет вниз. Гляжу - падаю.
Спросонья-то, думаю, каково падать.
И как шваркнет меня в бок, об башку, об желудок, об руку... Упал.
И, спасибо, ногой при падении за вторую полку зацепился - удар
все-таки мягкий вышел.
Сижу на полу и башку щупаю - тут ли. Тут.
А в вагоне шум такой происходит. Это пассажиры шумят, не сперли бы,
думают, ихние вещи в переполохе.
На шум бригада с фонарем сходится.
Обер спрашивает:
- Кто упал?
Я говорю:
- Я упал. С багажной полки. Я, говорю, в Москву еду. Васька Бочков,
говорю, сукин сын, втравил в поездочку.
Обер говорит:
- У Бологое завсегда пассажиры вниз сваливаются. Дюже резкая останов-
ка.
Я говорю:
- Довольно обидно упавшему человеку про это слышать. Пущай бы, - го-
ворю, - лучше бригада не допущала на верхних полках ездить. А если лезет
пассажир, пущай спихивают его или урезонивают - дескать, не лезьте,
гражданин, скатиться можно.
Тут и старушка крик поднимает:
- Корзину, говорит, башкой смял.
Я говорю:
- Человек важнее корзинки. Корзинку, говорю, купить можно. Башка же,
говорю, бесплатно все-таки.
Покричали, поохали, перевязали мне башку тряпкой и, не останавливая
поезда, поехали дальше.
Доехал до Москвы. Вылез. Посидел на вокзале.
Выпил четыре кружки воды из бака. И назад.
А башка до чего ноет, гудит. И мысли все скабрезные идут. Э-э, думаю,
попался бы мне сейчас Васька Бочков - я бы ему пересчитал ребра. Втра-
вил, думаю, подлец, в какую поездку.
Доехал до Ленинграда. Вылез. Выпил из бака кружку воды и пошел, пока-
чиваясь.
1926
МУЖ
Да что ж это, граждане, происходит на семейном фронте? Мужьям-то ведь
форменная труба выходит. Особенно тем, у которых, знаете, жена передовы-
ми вопросами занята.
Давеча, знаете, какая скучная история. Прихожу домой. Вхожу в кварти-
ру. Стучусь, например, в собственную свою дверь - не открывают.
- Манюся, - говорю своей супруге, - да это же я, Вася, пришедши.
Молчит. Притаилась.
Вдруг за дверью голос Мишки Бочкова раздается. А Мишка Бочков - сос-
луживец, знаете ли, супруги".
- Ах, - говорит, - это вы, Василь Иваныч. Сей минуту, говорит, мы те-
бе отопрем. Обожди, друг, чуточку.
Тут меня, знаете, как поленом по башке ударило.
"Да что ж это, - думаю, - граждане, происходит-то на семенном фронге,
- мужей впущать перестали".
Прошу честью:
- Открой, говорю, курицын сын. Не бойся, драться я с тобой не буду.
А я, знаете, действительно, не могу драться. Рост у меня, извините,
мелкий, телосложение хлипкое. То есть не могу я драться. К тому же, зна-
ете ли, у меня в желудке постоянно что-то там булькает при быстром дви-
жении. Фельдшер говорит: "Это у вас пища играет". А мне, знаете, не лег-
че, что она играет. Игрушки какие у нее нашлись! Только, одним словом,
через это не могу драться.
Стучусь в дверь.
- Открывай, - говорю, - бродяга такая.
Он говорит:
- Не тряси дверь, дьявол. Сейчас открою.
- Граждане, - говорю, - да что ж это будет такое? Он, говорю, с суп-