поставлен. Он, я говорю, буквально ночи не спал и каждую минуту ревизию
делал. То сюда зайдет, то туда. И все грозил, что топором разрубит, если
найдет излишки. Еще удивительно, как другие жильцы с ума не свихнулись
от такой жизни.
Так вот, имели в месяц не свыше двенадцати рублей.
И вдруг имеем шестнадцать. Пардон! В чем дело? Это какая же собака
навертела такое количество? Или это вилка, или грелка, или еще что.
Поругались, поругались, но заплатили.
Через месяц имеем обратно шестнадцать.
Которые честные жильцы, те прямо говорят:
- Неинтересно жить. Мы будем, как подлецы, экономить, а другие току
не жалеют. Тогда и мы не будем жалеть. Тогда и мы будем вилки зажигать и
макароны стряпать.
Через месяц мы имели по счетчику девятнадцать.
Ахнули жильцы, но все-таки заплатили и начали наворачивать. Свет не
тушат. Романы читают. И вилки зажигают.
Через месяц имели двадцать шесть.
И тогда началась полная вакханалия.
Одним словом, когда докрутили счетчик до тридцати восьми рублей, тог-
да пришлось прекратить энергию. Все отказались платить. Один интеллигент
только умолял и за провод цеплялся, но с ним не посчитались. Обрезали.
Конечно, это сделали временно. Никто не против электрификации. На об-
щем собрании так и заявили: дескать, никто не против и в дальнейшем пох-
лопочем и включимся в сеть. А пока и так ладно. Дело тем более к весне.
Светло. А там лето. Птички поют. И свет ни к чему. Не узоры писать. Ну,
а зимой - там видно будет. Зимой, может, снова включим электрическую тя-
гу. Или контроль устроим, или еще что.
А пока надо летом отдохнуть. Устали от этих квартирных делов.
1929
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
Во время знаменитого крымского землетрясения жил в Ялте некто такой
Снопков.
Он сапожник. Кустарь. Он держал в Ялте мастерскую. Не мастерскую, а
такую каменную будку имел, такую небольшую халупку.
И он работал со своим приятелем на пару. Они оба - два приезжие были.
И производили починку обуви как местному населению, так и курсовым граж-
данам.
И они жили определенно не худо. Зимой, безусловно, голодовали, но ле-
том работы чересчур хватало. Другой раз даже выпить было некогда. Ну,
выпить-то, наверное, времени хватало. Чего-чего другого...
Так и тут. Перед самым, значит, землетрясением, а именно, кажется, в
пятницу одиннадцатого сентября, сапожник Иван Яковлевич Снопков, не дож-
давшись субботы, выкушал полторы бутылки русской горькой.
Тем более он кончил работу. И тем более было у него две бутылки запа-
сено. Так что чего же особенно ждать? Он взял и выкушал. Тем более он
еще не знал, что будет землетрясение.
И вот выпил человек полторы бутылки горькой, немножко, конечно, по-
колбасился на улице, спел чего-то там такое и назад к дому вернулся.
Он вернулся к дому назад, лег во дворе и заснул, не дождавшись зем-
летрясения.
А он, выпивши, обязательно во дворе ложился. Он под крышей не любил в
пьяном виде спать. Ему нехорошо было под потолком. Душно. Его мутило. И
он завсегда чистое небо себе требовал.
Так и тут. Одиннадцатого сентября, в аккурат перед самым землетрясе-
нием, Иван Яковлевич Снопков набрался горькой, сильно захмелел и заснул
под самым кипарисом во дворе.
Вот он спит, видит разные интересные сны, а тут параллельно с этим
происходит знаменитое крымское землетрясение. Домишки колышутся, земля
гудит и трясется, а Снопков спит себе без задних ног и знать ничего не
хочет.
А что до его приятеля, так его приятель с первого удара дал тигля и
расположился в городском саду, боясь, чтоб его камнем не убило.
Только рано утром, часов, может, около шести, продрал свои очи наш
Снопков. Проснулся наш Снопков под кипарисом и, значит, свой родной двор
нипочем не узнает. Тем более ихнюю каменную будку свалило. Не целиком
свалило, а стена расползлась и забор набок рухнул. Только что кипарис
тот же, а все остальное признать довольно затруднительно.
Продрал свои очи наш Снопков и думает:
"Мать честная, куда ж это меня занесло? Неужели, думает, я в пьяном
виде вчерась еще куда-нибудь зашел? Ишь ты, кругом какое разрозненное
хозяйство! Только не понять - чье. Нет, думает, нехорошо так в дым напи-
ваться. Алкоголь, думает, чересчур вредный напиток, ни черта в памяти не
остается".
И так ему на душе неловко стало, неинтересно.
"Эва, - думает, - забрел куда. Еще спасибо, думает, во дворе прилег,
а ну те на улице: мотор может меня раздавить или собака может чего-ни-
будь такое отгрызть. Надо, думает, полегче пить или вовсе бросить".
Стало ему нехорошо от этих мыслей, загорюнился он, вынул из кармана
остальные полбутылки и тут же от полного огорчения выкушал.
Выкушал Снопков жидкость и обратно захмелел. Тем более он не жрал
давно и тем более голова была ослабши с похмелюги.
Вот захмелел наш Снопков, встал на свои ножки и пошел себе на улицу.
Идет он по улице и с пьяных глаз нипочем улицу не узнает. Тем более
после землетрясения народ стаями ходит. И все на улице, никого дома. И
все не в своем виде, полуодетые, с перинами и матрацами.
Вот Снопков ходит себе по улице, и душа у него холодеет.
"Господи, - думает, - семь-восемь, куда же это я, в какую дыру зашел?
Или, думает, я в Батум на пароходе приехал? Или, может, меня в Турцию